Разные лица - Семён Работников (1987)

— Может, одумается. Появится ребенок — своя кровь взывать будет, — помолчав немного, старуха заговорила назидательно: — Накажи Раисе, чтобы пуще всего берегла себя и свой плод, чтобы что́ не вздумала учинить. Нет хуже, ежели убогим родится, мука на всю жизнь.

Такая сила была в словах старухи, что Акулина, слушая ее, смирялась, горе уходило куда-то вглубь и там утихало.

Они вошли под ветви дубов с созревающими желудями, в ореховые кусты. Уже много было желтой листвы, лес пахнул по-осеннему. Старуха зорко всматривалась, выбирая, с какого куста ей сподручнее брать орехи, Акулина, хотя и несколько успокоенная, рассеянно водила глазами.

— Отдохнем с дороги, тетя Анна, а потом уже и рвать начнем, — сказала она.

«Какой тут отдых. Чай, не десять верст прошли», — подумала старуха, но, уступая ей, опустилась на валежину. Акулина примостилась у ее ног прямо на траве.

Они сидели в рябой тени от листьев, над ними шумели деревья. В одной стороне светилось небо, в другой было сумрачно, — в ту сторону уходил лес.

— Я давно за ней стала примечать. То ее тошнит, то уж очень чуткая к запахам стала. Спрашиваю: «Что с тобой, Раиса?» А она мне так беззаботно отвечает: «Ничего, мама, это я, видно, рыбными консервами отравилась». Я и успокоилась. Раз она веселая, за собой никакого греха не чует, мне-то что расстраиваться? Успокоиться-то успокоилась, а подозрение все-таки имею. Уж очень крепко она в эту весну с Гришкой сошлась. Парень он собой видный. Я не перечу. Стал он к нам в дом похаживать. Бывало, и за стол посажу, чаем угощу, словом привечу. Не думала я, не гадала, что он таким окажется. Иной раз засидятся и на гулянье не пойдут. Посижу с ними немного, пойду в горенку спать. А они в избе остаются. Слышу, уже под утро дверь — хлоп. Это, значит, он ушел. Я-то думала, они все в карты играют.

— Простодушные вы с Раисой обе, — сказала старуха. — Таким на свете тяжело живется.

— Тяжело, тяжело, — согласно покачала головой Акулина. — Ой, как тяжело!.. Раиса-то моя уж очень радостная была. Расцвела в эту весну. Что ни скажу ей, она со всех ног кидается делать, старается угодить. А я, на нее глядючи, радуюсь. Дождалась, вырастила дочь, невестой стала. А каково одной-то растить — сама знаешь. Два года ей было, как отца Никифора, на войне убили.

На ильин день натопили мы баню. Жарко натопили. Пошли париться. Нагнала я пару, сижу, хлещу себя веником. «Давай, — говорю, — и тебя попарю». — «Не надо. Мне плохо. Я дверь приоткрою». Открыла она дверь, вышел пар, гляжу я на нее. И что-то мне показалось. Трогаю ее за живот: а там как будто упругость какая, навроде плода. «Раиса, — говорю ей, — да ты никак беременная?» А она как кинется ко мне, обняла за ноги да и во весь голос: «Забеременела я, мама!» Как подкосили меня. Сижу и встать не могу. Не помню, как домылась…

— Да, теперь ничего не сделаешь, — терпеливо выслушав ее, сказала старуха и поднялась. — Пойдем порвем орехи-то. Не зря пришли.

— Давай порвем, матушка, тетя Анна, порвем давай. Не с пустыми руками домой придем.

2

Раису не успели отвезти в город, и роды принимала бабка Анна.

С равнодушным лицом Раиса лежала на широкой кровати. Она даже не стонала. Роды ей, молодой, здоровой, давались легко.

В заиндевелые окна заглядывал поздний рассвет. Топилась печь, бросая блики на стекла и самовар, на поду грелась в чугуне вода. Акулина, для чего-то обвязавшая голову старой шалью и ставшая еще более нескладной, со скорбным лицом стояла на кухне. Она несколько раз принималась плакать, но, думая, что плач может повредить родам, скоро утихала. По полу мягко ходила кошка.

Не успел заняться рассвет, как бабка Анна уже приняла на руки скользкий сморщенный комочек. Все кончилось хорошо. Только пуповину Анна перевязала не очень удачно: старые руки подвели, и суровая нитка перетянула ее не у самого тела.

Акулина наконец решилась подойти и посмотреть на внука.