Разные лица - Семён Работников (1987)

Генка хлопнет дверью и уйдет. Женщина вслед ему уронит слезу, вздохнет, пригорюнится. Иная подойдет к окну и глядит, как он идет по тропке мимо сугробов, которые в два раза выше его, маленький мужичок в одежде, которая всегда была ему или велика, или мала.

Но Генка не тужил о себе, не потому, что не чувствовал своего положения, а потому что усвоил: жизнь не легка, но жить можно.

— Гена, ты наш общий сын, — сказала как-то одна женщина.

Эти слова попали в точку, прилипли к нему. И с тех пор, когда его спрашивали, чей он мальчик, он отвечал:

— Общий.

Так он и рос, не отцов и не материн даже. Видно, Анна, оставившая ему память о себе — длинный пупок, как в воду смотрела, говоря Акулине: «Пусть живет. Сам вырастет». Здоровье у Генки было богатырское, он никогда не болел, хотя бегал босиком до самых холодов и закидывал валенки на печку, как только появлялись проталины. Общие харчи пошли ему на пользу. Никто не боялся за него, не говорил: этого нельзя, туда не ходи. Генка изучил округу на пять верст, ходил в лес и не боялся, начал работать топором, как только топор стал ему под силу. Он умел многое мастерить и знал больше, чем его ровесники, а главное — глаза у него были добрые.

5

В пасмурный день Геннадий вез на гусеничном тракторе из лесу дрова. Земля едва была прикрыта снегом; зима уже несколько раз приступала, но снег таял, когда ветер задувал с юга. Не успевшие еще опасть, побуревшие и скоробившиеся листья на дубах не шелохнутся. Мороза почти не было, и на поле обнажились гребешки пахоты. Дорога тоже чернела, вся в комьях и следах тракторов. Иногда попадался куст зеленой крапивы. Думалось, что не чувствовала надвигающейся зимы и продолжала расти.

Все потускнело и поблекло, только два цвета были в округе — темно-серый и белый, как в старой, много раз крученной киноленте. Небо опустилось и закрыло от Геннадия всю землю, оставив ему немного: голые леса, словно нарисованные простым карандашом, скирды соломы на полях, деревню.

Недавно Геннадий получил повестку из военкомата. Поэтому он особо пристально всматривался в знакомые ему с детства места, надолго прощаясь с ними, и прислушивался к себе. Даже в такой серый день, когда так хмуро кругом, у него иногда замирало сердце при виде раскидистого дуба на опушке, под которым он когда-то собирал желуди, он чувствовал запах первого снега и тающей земли, и этот запах глубоко входил в него.

В оставшиеся дни Геннадий спешил привезти матери и одиноким старухам соседкам побольше дров. С тех пор как он стал работать на тракторе, его постоянно осаждали разными просьбами — вспахать огород, привезти дров, соломы. Геннадий никогда никому не отказывал, помня, что этим старухам соседкам, тихо доживающим век, он обязан, может быть, жизнью. Теперь он стал для них тем, кем они были для него. Что она сделает, эта старуха? До леса-то не дойдет, а если дойдет, ухватит какой-нибудь сук и потащит волоком домой, через каждые десять шагов останавливаясь, чтобы отдышаться.

Придет такая старуха чуть свет в воскресенье, встанет у порога и мнется, покашливая в горсть.

— Гена, — робко скажет она, — стропила во дворе подгнили. Вот-вот упадут. Не выкроишь ли времечко привезти две лесины? Я заплачу.

Геннадию хочется спать: вчера он приехал с работы поздно, был на гулянье и спать лег под утро.

— Ладно, привезу, — свешивает он ноги с кровати и глядит в окно на трактор.

Старуха благодарит.

— Дай бог тебе здоровья. Штоб у тебя жена была раскрасавица, шчастья тебе… — наговорит с три короба.

— Хватит тебе, — оборвет ее Геннадий.

Старухи всегда пытались с ним расплатиться. Привезет что-нибудь — зовут его в избу.

— Ну хоть рюмочку, — потчевали его. А то другой раз и неудобно просить тебя.

— Нужно будет — попросишь.

Геннадий уходил, ни к чему не притронувшись. Так бутылка и стояла до тех пор, пока приехавшие к старухе родственники не выпивали ее.