Разные лица - Семён Работников (1987)

Они надергали сухой соломы, сели, прижавшись спинами к скирде. Кругом было серо, сумрачно. На малых оборотах работал мотор трактора, видна была крайняя изба, остальные скрывались за бугром. На краю горизонта чернел лес. Григорий рассказывал, как его призывали, как везли, как служил. Сын слушал молча. Когда Григорий сбоку смотрел на его лицо, он видел все то же спокойствие, оно радовало и удивляло его, и самые важные слова, которые он припас сказать сыну, казались ему ненужными, лишними.

— Как мать живет? — спросил Григорий.

— Хорошо.

— Геннадий, вот что, ты приезжай ко мне на днях… Сестра у тебя… Болеет она. Такая слабая родилась. Проведай ее… Приедешь?..

— Ладно.

— Да, да, ты гляди, обязательно приезжай. Я ей так и скажу, что ты приедешь, — Григорий обрадованно засуетился. — Я тебе сейчас адрес напишу.

Он достал ручку и записную книжку. Молодцеватость сошла с него, руки дрожали от нервного напряжения.

— А мы тебя потом всей семьей проводим.

Геннадий взял листок с адресом и положил в карман. Не было в его сердце враждебности к отцу, а было желание узнать его. И раньше, видя отца в деревне, Геннадий всматривался в него, ожидая, что тот когда-нибудь подойдет к нему и заговорит. И вот разговор состоялся…

Начинало уже смеркаться, и они поднялись. Геннадий влез в кабину, отец стоял и держался за трактор, точно не хотел отпускать сына. Двигатель заработал на всю мощь, и машина тронулась. Григорий, шагая рядом, кричал сыну. По движению его губ Геннадий понимал, что отец зовет его приехать к нему, обязательно приехать, и он утвердительно кивал ему в ответ.

Последняя охота

1

Весь конец марта простояла пасмурная погода. Снег подтаивал и оседал. Крыши и стены домов посерели, и деревня, горбившаяся на холме, словно состарилась и стала меньше. Темными, неприглядными были и леса, обнимавшие деревню плотным кольцом. Чернели на лугу редкие стога сена с белыми шапками снега на маковке. От сырой, мозглой погоды люди прятались по домам. Округа представлялась вымершей, и оттого вид ее делался еще более унылый. Изредка проедет, по улице лошадь с возом дров. Полозья саней уже не поют, лошадь с натугой тянет воз, и снег зернисто рассыпается под ее копытами.

Раньше заботливые хозяева в эту пору запасали дрова, пользуясь последней зимней дорогой, чтобы потом в распутицу, когда от дома далеко не уйдешь, иметь для себя занятие — пилить и колоть дрова. В весеннем влажном воздухе хорошо пахнут срезы сосны и осины.

Потом на землю пал такой плотный туман, что даже стены соседнего дома не видно. Он был не молочный, а какой-то серый, тяжелый. Галки не решались летать и сидели, голодные, под стрехами. Туман держался дня два, и когда разошелся, на буграх появились первые темные проплешины. Тут вышло помолодевшее солнце, и все сразу забыли о том, как было тоскливо и не хотелось выходить из дома. Оказалось, что прилетели грачи, а кто-то уже видел скворцов.

В самую распутицу из интерната приехали на каникулы обе дочери Василия — Людмила и Светлана, и тихий дом ожил. Жена Василия, Клава, притворно строго покрикивала на дочерей, но они, чувствуя эту притворную строгость, шумели еще больше. Они знали, что им все рады, как были рады они сами возвращению домой.

Пока они гостили, снег почти весь сошел и окрестные поля стали необычны для глаза. В низинах скопилась вода. Снег остался лежать по склонам оврагов, на проулках, в чащобе, защищенный от солнца тенью.

В воскресенье Василий проводил дочерей, посадил их в кабину попутной машины, в ноги поставил узелки с домашней снедью; на коленях девочки держали портфели. Школа-интернат находилась в поселке, в пятнадцати километрах от их деревни. Теперь дороги развезет, и они приедут не скоро.

— Ну, глядите там у меня, учитесь, — сказал Василий, захлопывая дверцу кабины.