Разные лица - Семён Работников (1987)

Он не стонал, а рычал, как рычит бык, почуявший кровь. Егорке и интересно было, и страшно, он жался к бабке и во все глаза глядел на старика.

— Грешник я, великий грешник!.. Сирот брата обижал!.. — громко сказал он и утих.

Аграфена, видно, подумала, что он умер, на цыпочках подошла и заглянула ему в лицо. Наталья махнула рукой, чтобы она отошла.

Немного погодя Вареный открыл глаза и тихо произнес:

— Наталья, ты святая.

— Какая я святая? Грешная, как и все люди.

— Нет, ты святая… Прости меня, окаянного.

— Ты не у меня, ты у ней прощение проси, — кивнула Наталья на Аграфену.

— Она, — скосил он глаза в сторону жены, — она меня простила… Ты, ты прости! Знаю, не достоин я. А ты прости!.. Не дай душе пропасть…

— Боишься? — спросила Наталья.

— Боюсь.

— Понимал ли ты тогда, что плохо делал?

— Головой понимал, а сердце глухим было… Только теперь прозрело… Молю бога, что не допустил до последнего греха. А ведь было в мыслях, крепко сидело, как брат Никита помер… Каюсь, каюсь перед тобой.

— О чем он? — не поняла Аграфена.

Наталья ничего не ответила, ее взгляд был гневным.

— Пустое городишь! — резко оборвала она его. — Я не твоя Аграфена, терпеливица.

Не все рассказывала бабушка Егорке о своих отношениях с деверем, кое-что умолчала. Егорка вдруг ясно представил бабушку молодой и красивой, какой она была на фотографии, правильное и чистое лицо, перехваченная широким поясом талия. Разглядывая фотографию, Егорка не мог до конца понять, что снятая в длинном платье девушка — его бабка. Та осталась там, за чертой, вечно юная, а эта — живет рядом с ним, и она всегда была старой. А оказывается, вот эта самая старуха с ввалившимися глазами была молодой и красивой, так что дух захватывало, как теперь у него при виде Фени.

— Прости!.. — хрипел Вареный.

— Прощаю, и бог тебя простит.

Он закрыл глаза и долгое время так лежал, тяжело, но без хрипа дыша. Лицо его как будто побелело и уже не пугало Егорку. Думалось, он уснул. Но веки снова приподнялись, и на Егорку уставились мутные с прожилками глаза.

— Егоррр… Егоррр… — произнес он его имя так, словно оно состояло из одного длинного раскатистого р. — Племяннушка… А мои — не знаю где…

— О детях вспоминает, — сказала Наталья Аграфене, которая стояла, вытянув шею, и бессмысленно моргала глазами.

— О детях? Ишь ты! — Аграфена подняла фартук и промокнула им свои ясно-голубые глаза.

Вскоре он впал в забытье. Старухи отошли от кровати и сели на лавку.

— Кончается? — спросила Аграфена.

— Недолго уж, — кивнула Наталья.

Она знала все. Да и как ей было не знать, если она прожила такую долгую жизнь и видела смерть близких ей людей. Сидя в ожидании, старухи говорили о похоронах. Аграфена сокрушалась, что в доме ничего нет: ни денег, ни лоскутка на саван.

— Э-э, милая, — говорила Наталья, — как положишь — так и ладно.

— Осудят люди.

— Пусть осуждают.

Вареный захрипел, глубоко вздохнул, и вдруг стало тихо в избе.

Старухи торопливо встали и подошли к кровати.

— Все?

— Нет, сейчас еще вздохнет.

И — верно. Вареный через минуту, когда казалось, что все кончилось, глубоко вздохнул, словно хотел напоследок попробовать вкус воздуха, выдохнул и затих.

— Был человек, и вот уже нет человека, — сказала Наталья.