Разные лица - Семён Работников (1987)

— Плачет! — ворчала Наталья после ухода Аграфены. — А сто́ит ли о таком человеке плакать? Как он бил ее, как бил! Весь рассудок выбил. Пришла к нам в дом молодая, баба как баба, а через год состарилась и на человека стала непохожа.

— Что же она терпела? — спросила Орина.

— Такая беззащитная, видать, уродилась.

Ухватив Егорку за руку, Наталья вышла из избы.

Егорка до рассказа бабушки не знал, что старик по прозвищу Вареный — их родственник, дед Никита и он — родные братья, и Егорка, стало быть, приходится ему внучатым племянником — родство близкое. Он часто встречал Вареного. Тот лето и зиму ходил в шапке, одно ухо которой было загнуто, а другое с засаленным шнурком свешивалось и качалось при ходьбе. Ходил он, нагнувшись вперед и опираясь на палку, и глаза его озоровато светились. Егорка теперь понял, почему Вареный, встретив его, вдруг останавливался, поднимал голову и провожал долгим взглядом — наверно, гадал, в кого он вышел, продолжатель их рода. Его три сына давно уехали, живы ли они, есть ли у них дети — никто в деревне не знал. Меньше всего это интересовало самого Вареного, потому что когда мужики спрашивали его о сыновьях, он разводил руками и весело отвечал:

— Если живы, то, чай, в тюрьме сидят. Где им еще быть?.. Оно, конешно, не плохо бы на лименты подать.

Дом Вареного, крытый соломой, резко наклонился вперед и осел. В простенках стояли подпорки, но они плохо держали его. Егорка всегда поражался сходству домов с их хозяевами, — как будто не дом глядит на белый свет, а лицо самого хозяина. Сходство же избы Вареного с ним самим было удивительным. Егорка видел не окна, а с ехидством уставленные глаза, не карниз, а насупленные брови, даже острый нос Вареного вырисовывался ему. Это был сам Вареный, наклонившийся вперед и опирающийся на палку.

На завалинке лежал навоз, которым утеплили дом на зиму. Весной его забыли убрать, так он и пролежал все лето. Одна ступенька на высоком крыльце провалилась, и взойти на него было не так-то просто. Наталья покачала головой.

— Эх люди! Да разве это люди?!

Открыли дверь в сени. Чего там только не было! И рассохшиеся кадушки, и солома, и для чего-то ступица от колеса, и рой мух, жужжавший у окна. В нос ударил запах чего-то кислого, гниющего.

Не лучше было и в избе. Давно не мытые стекла плохо пропускали свет, и по углам был сумрак. Пол затоптан так, что не видно половиц. На широкой кровати, укрытый засаленным одеялом, лежал сам Вареный, обросший седой щетиной. Услышав стук двери, он открыл глаза и узнал Наталью.

— А-а… невестка пришла… Спасибо.

Наталья подошла к кровати, рядом с ней встал Егорка. На восковое лицо старика садились мухи, но он не отгонял их — не чувствовал или не было сил махнуть рукой. Что-то все-таки знакомое и родное проступало в чертах Вареного, — таким бы, наверно, стало лицо его деда Никиты, доживи он до этого возраста. Никита, солдат старой русской армии, с лихо закрученными усами и винтовкой, глядел с фотографии, которую Егорка любил рассматривать.

Вареный сделал усилие приподняться, но не смог, упал на подушку и зарычал. Глаза его уставились в потолок, на котором рыжие тараканы проложили тропу.

— Попа бы мне… собороваться… — пробормотал он.

— Что? — сказала Наталья не без злорадства. — Всю жизнь храбрился, а теперь хвост поджал!.. Где его возьмешь, попа-то?

— Я то же ему толкую, — высунулась Аграфена из кухни. — В город надо ехать за попом. Да ведь не поедет он.

— Неужели без покаяния умирать?.. На вечные мучения…

Вареный широко раскрыл глаза. Что ему мерещилось? Волосатые черти с кочергами, корчащиеся грешники — кто в котлах, подвешенных над пляшущими языками пламени, кто прямо в огне? Таким Егорка видел ад на лубке, которым была оклеена крышка бабкиной укладки.

Вареный резко повернулся.

— Вот тут, — ткнул он себя в грудь, — горит, жжет… Тут ад!