Разные лица - Семён Работников (1987)

Егорка прислушивался к разговору. Они чего-то недоговаривали, стесняясь его, но он понял, что речь идет о дочери Прасковьи Шуре. Шуру Егорка хорошо знал и даже заглядывался на нее, хотя она была старше его лет на десять. У нее был тонкий прямой нос с резко очерченными ноздрями, который делал ее красивое лицо холодным. Егорка догадался, что с ней стряслась какая-то беда, и стал слушать дальше.

— Помнишь, зимой приезжал один из области и в клубе парней-призывников обучал, — рассказывала Прасковья. — Так вот она с ним… То ни на кого не взглянет, все ей не ндравятся, а тут разомлела девка и ворота открыла. Я ей говорила, будь похитрей. Все эти приезжие как птицы перелетные. Что это за человек — ты знаешь? Да за тебя любой посватается.

Прасковья покосилась на Егорку, тот был занят едой, мал и глуп был он понимать такие вещи, поэтому она продолжала, слова сами, помимо ее воли, слетали с языка.

— И где это они встречались? К нам в дом он не заходил. На улице — морозы стояли, в закуте, чай, где-нибудь. Пробыл он три недели и укатил. Ищи теперь ветра в поле. Хорошо, она мне сразу открылась. А если бы тянула до последнего?.. Ругала я ее, ругала!.. Вон, говорю, сколько у нас в деревне вдов-то молодых осталось, взять хоть вашу сноху Орину, и все блюдут себя, на мужиков и не смотрят. А ты, молодая девка, до чего докатилась!

Егорка понял если не все, то многое; в деревне рано начинают понимать. Интересно, какое теперь будет выражение лица у Шуры?

— Тетя Наталья, ты только об этом — ни-ни, даже Орине не сказывай. Я уж только тебе, как на исповеди.

Наталья тряхнула головой, — что, мол, об этом говорить, без предупреждения ясно.

— Пропадет девка… И-и… головушка моя горькая, — загородив лицо руками, Прасковья начала взад-вперед раскачиваться на лавке. — Тетя Наталья… Что хошь отдам. Корову со двора сведу. Помоги-и…

— Да что ты ко мне, Прасковья, пристала?! — резко оборвала ее Наталья. — Я же тебе человеческим языком говорю: нет!

Она стала надевать старую шубейку, в которой выходила на двор к скотине, но Прасковья поймала рукав и прижалась к нему лицом.

Наталья освободила рукав и сказала:

— Мне по хозяйству надо управляться.

Егорка думал (он наблюдал за ней из окна), что Прасковья пойдет и всю дорогу будет плакать, но та, сойдя с крыльца, сразу сменила выражение лица, встретила Марью Березину и разговорилась:

— На улице благодать-то какая! Солнце-то как печет! Видно, ранняя весна будет… А я к Наталье Горюновой за закваской приходила. Да нету у нее.

— Приходи ко мне, я дам.

— Ужо приду.

Управляться было еще рано, Наталья скоро вернулась в избу и стала раздеваться, ворча себе под нос:

— Ну и человек! Пристанет как банный лист. И не знаешь, как отделаться.

— А зачем она тебя звала? — спросил Егорка, сделав невинные глаза.

— Так, милый. Это не твое дело, — бабка погладила его по голове.

На другой день Прасковья ворвалась в дом Горюновых и от порога, задыхаясь, выпалила:

— Тетя Наталья!.. Шура умирает… кровью исходит… Это Фекла, проклятая, ее… Спаси!

Встревоженная, Наталья поднялась со стула.

— Беги за лошадью. В больницу везти надо. А я пойду гляну.

Она махнула рукой Егорке, чтобы он не увязывался за ней, оделась и, легкая, посеменила по тропке. Егорка вышел на улицу, встретил Кольку и поиграл в снежки. Деревня была взбудоражена, на проулках собирались люди, шушукались и указывали глазами на дом Кирьяновых. Вдоль деревни проскакала запряженная в сани лошадь и остановилась у крыльца Кирьяновых, Все потекли туда. Толпа захватила и Егорку с Колькой. Они увидели, как из дома вынесли закутанную Шуру и уложили в сани на сено. Все глядели на нее, — одни с сожалением, другие с ехидством.

— Ну, трогай, — сказала Наталья мужику, правившему лошадью. — Да не очень гони на ухабах. Бог даст, довезешь.

— Как она, тетя Наталья? Плоха? Выживет? — женщины обступили Наталью.