Рембрандт - Аким Волынский

Переходим к другим фигурам. Если судить по простому нажиму сангвинного карандаша и по общему впечатлению эскиза на некотором расстоянии от глаза, то мы легко заметим пустоту и неуверенную воздушность в обрисовке Христа и частью Иоанна, контрастирующих с сочным, свободным очерком всех остальных фигур. Рембрандт шел за рельефностью характеров, как они выступают в евангельских рассказах. Иоанн нарисован слабо, сложенные руки едва намечены, общая поза вполне соответствует винчианскому образцу. У Леонардо да Винчи голова мечтательного апостола дана в благородном удлиненном овале, здесь же лицо шире и вульгарнее. Иуда у Рембрандта почти такой же, что и на фреске. Не видно даже попытки варианта в этом кардинальном пункте композиции. Рембрандт как бы соглашается с Леонардо и воспроизводит фигуру целиком. Затем три последние фигуры с левого края, при сохранении поз, совершенно видоизменены. Старец Андрей представлен безбородым юношей, а мужественный Варфоломей – длиннобородым патриархальным старцем, с чудеснейшим, но не винчианским типом. Он вскочил с места, что-то крикнул Христу в ответ, но не на языке Леонардо да Винчи. Слышатся какие-то еврейские слова, острые и светящиеся, с оттенком диалектики, пронизанной вдохновением умственных центров. Если бы Рембрандт вычертил всю эту фигуру во всех деталях, с большею законченностью, мы имели бы превосходный экземпляр из иудаистической галереи художника. По левую руку Христа апостолы повторены тоже с весьма существенными изменениями во внешних обликах представленных лиц. Фома едва-едва виден, причём детерминативный палец его едва различим у Рембрандта. У Леонардо жест этого пальца намечен твердо, ясно и категорично. Почти не чувствуешь Якова Старшего, с кричащей экспрессией его лица и рук, изображенных так бесподобно на фреске. То же приходится сказать и о Филиппе. Сохранена до известной степени прелестная женственность винчианского образа, но в целом он все-таки потерпел значительные изменения. У Рембрандта лицо старше, иудаистичнее, эфеб окончательно исчезает. Апостол Матфей – безбородый, юный и театрально картинный у Леонардо – заменен Рембрандтом суровым бородатым лицом, в том же решительном профиле. Но такому человеку, какой нарисован у Рембрандта, не пристало делать ораторских жестов в античном стиле. Фигура Матфея господствует, высясь над всеми остальными фигурами, в нарушение композиционного единства. Нет сомнения, что перелагая набросок на холст, Рембрандт исправил бы эту дисгармоническую деталь. В миланской фреске линия голов параллельна столу. Наконец, две последние головы с правой стороны эскиза. Всё опять иудаизировано, упрощено, реализировано в чисто рембрандтовском духе.

Такова репродукция, сделанная с картины великого мастера юга другим великим мастером туманного и влажного севера, человеком иной расы и иной души. Перед Рембрандтом стояло создание, не входившее в его сознание. В голландском гении не было ничего ипокритного, торжественно патетического и выставочно-театрального. Эскиз его оказался небрежным и слабым, и можно с уверенностью сказать, что картина этого сюжета ничего не прибавила бы к его славе. Да и сам рассказ на эту тему в Евангелии не заключает в себе благодарных данных для живой и выразительной картины. Почти все существующие тайные вечери носят скорое иконный характер, уступая церковно-символическим переводам преломления и причащения в чистоте и крепости основной концепции. Леонардо да Винчи, по-видимому, хотел разбить иконный прототип. Но и его картина, при торжественности изображения, всё же мало говорит духу, а скорее блещет богатством скопления на небольшом пространстве формальных и пантомимических красот.