Рембрандт - Аким Волынский

Изгнание торговцев из храма является сюжетом офорта 1635 года. Мы рассмотрим его в подробностях. Эстамп заключает в себе несколько планов. В первом плане Христос размахнулся плетью над торговцами, которые в панике вскочили, опрокинув столы с вещами и с монетами. Некоторые из торговцев поспешно удаляются, унося корзины на головах. Сцена замешательства имеет продолжение с правой стороны, где она усиливается ревом еле сдерживаемого скота, ревом собак, падением людей. Над этой суматохой на дальнем плане, происходит торжественное богослужение. Виден первосвященник, с окружающими его левитами и молящимися. Мелькают головы между колоннами, в верхних нишах, виден придел, с висящею в нём великолепною люстрою и дальними фигурами священнослужителей в высоких митрах. Таков этот прекрасный в композиционном отношении офорт. В нём нет ни одного места, в котором не кипела бы жизнь, во всём её разнообразии. Главная мысль офорта в том, что храмовая служба, быт и торговля – всё слито в одно неразрывное целое. Это и является выражением всеобъемлющего иудаистического монизма, в практической его формулировке. Религия всё время высветляет и освящает жизнь, не отрываясь от неё ни на мгновение. Но вот в пароксизме бешенства новый фанатик, желая изолировать молитву от быта, хватается за бич, чтобы изгнать его даже из притворов храма, где он так уютно и трогательно свил своё гнездо, прислонившись к святости закона. Дуалистическое миросозерцание и с ним вместе дуалистическая политика находит здесь яркую художественную иллюстрацию. В разных местах притвора, над толпою изгоняемых и вне её, Рембрандт разбросал отдельные маленькие группы людей, со смешанными чувствами в экспрессиях лиц. Одна группа людей, данная в тонких, едва уловимых очертаниях, занята беседою или обсуждением происходящего. Другая группа в три человека, почти непосредственно прилегающая к Христу, производит какое-то успокоительное впечатление. На лицах этих людей нет протеста, улавливается даже оттенок некоторого сочувствия изгоняемым. Чудесное богослужение представлено фантастически, под очевидным влиянием парадных католических месс. Одна сидящая фигура, с головою, повернутою к описанной сцене, обращает на себя особенное внимание. Человек этот, с видом католического епископа в сутане, рассеянно смотрит в толпу, будучи занят иными важными мыслями. Таким именно взглядом, не отрываясь от идейного мира, мог бы взглянуть на дикую выходку Христа и какой-нибудь глубокомысленный фарисей того времени. Весь эпизод, воспроизводимый здесь не совсем буквально по евангельскому тексту, имеет, конечно, сказочный характер, с тенденцией выставить иудаизм с его черной, темной и неприглядной стороны. Христос хотел очистить молитву от торговли. Но впечатление получается совсем особенное. Смотришь, читаешь и слышишь свист бича, заносимого над культурою, под разными предлогами. До сих пор еврейство не отказалось ещё от своей традиционной точки зрения. Оно мысленно строит свой храм в центре базара. Никуда не годны, в самом деле, храмы, до которых не долетает шум жизни и озабоченных человеческих голосов. Тут была, есть и будет величайшая победа духа над габимными жертвенниками, сокрушенными иудейским богопониманием. Жертвенники ханаанские стояли на высотах, с которых их снесли на землю. Вот глубочайшая революция в религиозной области. Скиния шла вместе с народом, чуть ли не в походном чемодане, разделяя все случайности, все испытания пути. Какая-нибудь современная синагога, неуловимо переходящая в ученую академию, является идеальным типом храма, каким он должен быть – общенародного, общедоступного, всегда открытого, днем и ночью, тут же, в центре жизни и кипения страстей, с молитвенными голосами, равнозначными голосам высокой и поучительной мудрости. По сравнению с таким иудейским храмом, что могут значить гордо вознесенные над суетою торжественные места наркотических усыплений и анестезии духа? Все эти контрасты различных культурных сооружений в области религии чувствуются при вдумчивом изучении рассмотренного офорта. Интересно спросить себя, где помещена здесь интимная симпатия художника. Мы часто открывали её где-нибудь вдали, в затаенном углу. Здесь симпатия эта выражена скорее в отрицательном смысле, нежели в положительном. Христос представлен ужасно, без микель-анджеловской мощи и без дюреровской силы, хотя и с некоторыми чертами, напоминающими нюрнбергского графика. Что-то грубое, разбойное, слепое и безгранично бестактное чувствуется в этом разгулявшемся буяне, навязывающем свои мнения посредством лошадиного бича. Свист этого бича в душу не входит. Она отталкивается от него и начинает сочувствовать всему вокруг. Перед глазами как бы два быка – один настоящий, еле сдерживаемый проводником, упавшим на землю, а другой – в человеческом облике, невыносимом для глаз. И странная вещь: изобразив такого быка, художник снабдил его церковным нимбом.