Рембрандт - Аким Волынский

Можно с уверенностью сказать, что церковные плащаницы, со всем прощальным церемониалом, были абсолютно чужды душе Рембрандта. Что-то в этом церемониале есть отталкивающее, и раздражающее впечатление растет тем более, чем более расширяется церемониал. В этом пункте еврейский обряд похорон ближе отвечает потребностям души искренней и правдивой в тяжелые минуты расставания с любимым человеком. Рыданью дано место и ничто постороннее в него не вмешивается. Человека умыли, одели в чистую рубаху, положили на простые доски и понесли. Всё просто, коротко, компактно и до ужаса искренне. В течение целой жизни не было никакого ипокритства ни дома, ни в синагоге, ни в общественных собраниях, и в минуту, когда человек должен приложиться к отцам, устранен всякий спектакль, с пышными факелами, носимыми даже днем, с лошадьми в черных покрывалах, с мрачною колесницею, пугающею детей, с заупокойными напевами, вытягиваемыми в ипокритных голосах, и с евангелием о страшном суде в руках. Весь этот расхолаживающий мираж отброшен иудаизмом. Всё просто до последней черточки. Жил человек и умер. Сказал, преломил и исчез, совсем как в Эммаусовской легенде. Если обратиться к офорту Рембрандта 1652 года, то мы встретимся с совсем другой архитектоникой и композицией. При взгляде на офорт внимание сразу приковывается к большой фигуре Иосифа Аримафейского, стоящего в склоненной позе и опирающегося обеими руками на посох. Всё остальное, даже Христос в гробу, кажется простым стафажем к этой фигуре. Совершенно ясно, что, отойдя от всей новозаветной торжественно-удручительной помпы, Рембрандт дал полную волю воображению и природным влечениям. Какая встала перед нами истинно-величественная фигура, живой символ еврейского народа, задумавшегося над светящейся фантасмагорией у ног его. На некоторых оттисках мы опять встречаемся с разбито-рассыпанным на блестки влажно-мерцающим светом всё того же шедевра Национальной галереи. Но здесь, примешанный к грандиозной фигуре, он родит впечатление почти потрясающее. Как-то весь спор Ветхого и Нового Завета дан тут в монументальной постановке и наглядном решении. Гиперборейская мудрость грядущих веков облобызает этот офорт, где в гениальной интуиции габимный художник вдруг представил нам чистый образ целого народа сквозь гущу и тьму исторических столетий.

Воскресший Христос