Рембрандт - Аким Волынский

библейском духе. Такую собаку, представленную в симпатических чертах, мы встретим только в позднейшей габимной книге Товита. Но на ранних страницах библейского повествования, в книгах царств, у Екклезиаста, во Второзаконии, у Исаии, в «Притчах», в «Псалмах» Давида, собака повсюду выступает символом всего низкого, нечистого и презренного, бесстыдного и непотребного, всего вообще плотского и хищнически земного. Этот взгляд на собаку, разделяемый и до сих пор всем Востоком, за исключением бедуинов, употребляющих собак для охраны стад, перешел также и в новозаветные книги, заняв такое же место у Матфея, и в «Апокалипсисе» и в апостольских посланиях. Еврейство ненавидит собак и до сих пор, ругаясь словом «собака», как магометане ругаются равнозначным словом «дяур». Домашних собак мы встречаем ныне – да и то редко – лишь у северных габимизированных евреев, но и там их обычно заменяют кошки. Вот почему присутствие комнатной собачки рядом с Авраамом просто режет глаз. Это нарушение всех перспектив истории и незнание быта народов. Еврейское уважение к званию и к существу человека так высоко и так органично, что рождает в правоверном еврее непреодолимое пренебрежение к низшей твари. Что же касается новоарийского человечества, то в его среде мы постоянно встречаемся с людьми, находящими с домашними животными общий язык.

Хороший русский казак или столичный Ванька беседуют со своими лошадьми, проводят ласковой рукой по их мордам, треплют дружески по шее, делятся впечатлениями дня. Такое явление у евреев просто немыслимо. Нельзя и представить себе ученого раввина с мопсом на коленях. Новоарийская привязанность к домашним животным не исключает большой высоты интеллекта и чувства. Мы знаем, как оплакивал Байрон свою собаку, как торжественно похоронил её и завещал похоронить себя рядом с нею. Памятник собаке Байрона, с его стихами – одна из достопримечательностей Англии. При всей своей одаренности, новоариец не отрывается от окружающей его природы. Он плачет её слезами и веселится её ликованием. Старый еврей же вырван из элементарной природы и с детских своих лет, от меламеда до сшибота, врастает в какое-то сверхбытие. В природе он камень, высокий, великий, суровый и порою даже бесчувственный. Такими именно библейскими камнями рисуются нам и первые патриархи. Авраам это камень, брошенный Ягве, как аэролит, с месопотамских круч на ханаанские долины. Исаак – это камень, из которого сам Авраам хотел сделать жертвенный алтарь. Яков – это самый большой еврейский камень, это целая скала, в недрах которой скристаллизовались все двенадцать колен единственного в истории народа. Повсюду камни и камни, ничего иного, кроме строительных камней, краеугольных и фронтонных, вплоть до попытки Христа обратить и Симона в камень новой веры, новой церкви. Камнями иудейскими европейские народы перебрасываются до сих пор, и в основе каждой большой секты, каждого нового учения, если они претендуют на универсальность, всегда лежит какой-нибудь еврейский камушек.