Рембрандт - Аким Волынский

Ещё два раввина, заслуживающих пристального изучения: один из Гамтонского дворца, другой – из Букингемского дворца. Первый раввин в ермолке с длинной бахромой. Одет он тоже богато, неизысканно, в темный плащ с дорогим аграфом. Какое лицо! Это разгоревшееся на небе солнце со всею яркостью. Лицо живописно во всех своих деталях в несравненной светотени и в чудесном сопоставлении белой головы и бороды с богато-темным костюмом и черным краем нарядной ермолки. Портрет поистине великолепен. Не выделяясь, пейсы скромно переходят в общую гармонию бороды. Выражение глаз с оттенком горечи и скорби и вместе с тем задумчиво и проникновенно. Это настоящий учитель, менее даже иерарх, чем учитель, но учитель с припадками экзальтированности, из которой через один какой-нибудь век родится в лесах хасидизм, культ Диониса на иудейской почве. Приближают и черточки умственного фанатизма и жестокой критики по отношению ко всему окружающему. Вот кто знает, что кошер и что не-кошер, в сложных ученых спорах, вызываемых постоянно практикою быта и толкованием Закона. Что касается лондонского раввина из Букингемского дворца, то это воплощенный какой-то кошер, обратившийся в живописную эстетику, почти и тициано-тинторрентовского стиля. В этом нарядном и прекрасном портрете, одном из шедевров техники и светотени, менее всего виден идейный Рембрандт, и потому мы не будем на нём дальше останавливаться.

Раввины из галерей Будапешта и Илия Порже в Париже не заключают в себе ничего оригинального и нового, по сравнению с рассмотренными портретами. Декоративен также и портрет раввина в берлинском музее, 1645 года, с золотой цепью на груди, с мило-выразительным, скорее иудейским, чем раввинским лицом. Да и раввин ли это? Наконец, портрет раввина 1657 года, находящийся в Лондонской Национальной галерее. Изможденное длинное лицо, весь костюм, выражение глаз, характер морщин, бороздящих насквозь интеллигентное лицо, линия рта и структура бороды, – всё лишено какой бы то ни было декоративности. Человек с таким лицом может быть учителем и раввином. В нём опыт жизни горькой и многотрудной, при постоянном умственном труде, перегорел в золотые слитки познания и понимания. Человек этот ещё не стар годами, но он носит башню веков на своей голове, в осторожном и мягком склонении, без всякой гордыни, но и без всякого отчаяния. Иудейская голова умилительна в своём легком нарушении вертикальности.

4 августа 1924 года