Поворот не туда - Энни Уайлд

Но предупреждать себя бесполезно. Открываю дневник, и он распаивается на последней записи за день до смерти Томаса. Я читаю его последние слова:

24 декабря 2013 года…

Я захлопываю дневник и швыряю его в ящик, с силой задвигая.

— Непоправимо сломанный, — произношу я вслух. — Ты думал, что я непоправимо сломан, — я смотрю на теперь уже закрытый ящик, шум в ушах усиливается, но на этот раз это не война возвращается ко мне. Это Рождество.

— Я не понимаю, почему ты не хочешь поставить елку, — Томас качает головой, наливая молоко в миску с хлопьями. Его волосы уже начали седеть, и, скорее всего, это из-за меня. Он на три дюйма выше меня и с легкостью мог бы превзойти меня в лучшие дни. Он поднимает на меня взгляд.

— Я ставлю елку каждый год уже много лет подряд и ни разу не сжег дом.

Я смотрю на него, сердце стучит в ушах.

— Не знаю. Просто это кажется плохой идеей, — мне всё равно на рождественскую елку, на самом деле. Я просто не хочу вспоминать то, что связанно с ней. Голова уже несколько дней гудит, чувство беспокойства не покидает меня, и я не могу понять, что происходит. Может, мне просто нужно ненадолго выйти из дома.

— Эй, — зовет меня Томми, когда я выхожу, и Ганнер спрыгивает с дивана, чтобы пойти за мной. — Куда ты?

— Прогуляюсь, — отвечаю я через плечо, выходя на морозный декабрьский воздух. Этой зимой было довольно тепло, но холод наконец-то взял свое. Я потираю руки, под ботинками хрустит снег.

— Тебе нужна куртка, — Томас появляется в дверном проеме. — Что с тобой происходит? Я заметил, что Ганнер постоянно…

— Он не знает, что делает. Я в порядке, — перебиваю я. — Возможно ему нужно больше тренировок.

— Ты… ты уверен? — Томми подходит ко мне и идет в ногу со мной. — Что-то не так, Тёрнер. Ты можешь поговорить со мной о том, что с тобой происходит. Я могу отвезти тебя к доктору Ньюкомбу на следующей неделе. Мы можем всё уладить. Может быть, тебе стоит попробовать стационарное лечение?

Я оборачиваюсь к нему, взмахнув руками в возмущении.

— Почему ты всегда считаешь, что со мной что-то не так? Может, если бы ты не делал таких предположений, я бы не чувствовал себя таким… сломанным.

— У тебя такой отстраненный, мертвый взгляд в глазах, — говорит он, на его лице написано беспокойство, и я ненавижу это. Я ненавижу его сочувствие. Ненавижу пытку и одиночество, которым я его подвергаю. Он протягивает руку и касается моего плеча.

Моя голова взрывается, прикосновение обжигает тело, словно огонь. Ганнер лает на меня. Томми убирает руку и отступает…

И всё погружается во тьму.

Я прихожу в себя, лежа в снегу, тело ломит, а голова раскалывается от боли. Я смотрю на свои руки, покрытые засохшей кровью. Ганнер жалобно скулит рядом, я поворачиваюсь к нему, и паника охватывает мое тело.

— Что я сделал? — спрашиваю я его, голос дрожит. — Что я наделал?

Но обмякшее тело в нескольких футах от меня, лежащее в снегу, говорит мне всё. Я ползу к нему, колено ударяется о что-то твердое. Я опускаю взгляд и вижу свою винтовку. Почему она здесь? Почему здесь лежит моя винтовка? Паника и ужас заполняют мое сознание, когда я подбираюсь к брату.

— Томми? — хриплю я. — Томми, — я хватаю его за руку и переворачиваю на спину. Его лицо искажено болью, руки сжимаются на груди.

— Всё нормально, — шепчет он.

Я качаю головой, слезы застилают глаза.

— Что я натворил? Что произошло?

Кровь вытекает из его рта, стекая по подбородку.

— Ты сорвался.

— Но я не помню, — быстро говорю я. — Я не помню этого. Мне нужно… нужно вызвать скорую, Томми, — я тянусь к его телефону в кармане куртки, мои руки трясутся, когда я пытаюсь разблокировать экран и онемевшие от холода пальцы меня не слушаются.

Томми перехватывает мою руку, выбивая телефон из нее.

— Не надо.

— Почему? — отчаянно спрашиваю я, пытаясь выудить его из снега.