Разные лица - Семён Работников (1987)

— Что ты меня орденом коришь! — закричал Крутой. — Мне его не за так дали, а за работу! А тут мочи моей больше нету! Сымайте!

— И снимем, — сказал председатель. — Ты не оправдал нашего доверия.

— Квартиру я нынче же вашу освобожу! Не нужна она мне. И заявление напишу. — Он подсел к столу и настрочил заявление.

Положил листок на стол председателя, и такая обида клокотала в груди, так жгло и саднило, что думалось, грудь сейчас разорвется. Почти ничего не видя, он встал и долго толкался в дверь, прежде чем отворил ее. Все с какой-то настороженностью смотрели на него.

В тот же день, забрав жену и детей и погрузив на машину вещи, он уехал в свое Манино.

Через неделю Ефим уже работал лесником. Обида не проходила; чтобы заглушить ее, он брал топор и прореживал лес, одним ударом сваливал десятилетнюю осинку. И за работой немного успокаивался.

Глафира Огненная

Глафира, которую за рыжий цвет волос звали Огненной, имела все, что должна иметь девушка, и даже было в ней женской благодати лишку, но не подходили к ней парни. Боялись, что ли, они в ее глазах зеленого блеску, который, впрочем, Глафира всегда гасила, прятала под густые ресницы. В праздники десять нарядов переменит она на себе, каждый час бегала домой переодеваться, выйдет то в шерстяном платье, то в шелковом, то в кружевной полупрозрачной кофточке и юбке, в туфлях то на высоком, то на низком каблуке. Девушки на нее косились, а бабы, вздыхая, говорили:

— Ну и богатая невеста Глаша! Вот осчастливит, кому достанется!.. Где у парней глаза, на затылке?..

Но и наряды не помогали: обходили ее парни стороной. Только какой-нибудь озорник растреплет ей волосы да посмеется.

К двадцати семи годам поняла Глафира, что она может так и остаться девкой-вековухой. Высокая грудь ее, жаждавшая материнства, стала уже увядать, на лице появились морщинки. Поборов стыд, она пришла к тетке Домне, жившей в избушке на курьих ножках на краю села. Домна была нестарая, лет под пятьдесят, располневшая женщина. Она сватала, лечила и, при случае, гадала на картах не хуже настоящей цыганки.

Придя к ней, Глафира в первую очередь развернула и положила на стол яркий платок.

— Это вам, тетка Домна… Возьмите… А сделаете доброе дело — я еще вас отблагодарю.

Глафира покосилась на дверь, боясь, что кто-нибудь войдет. Домна вышла в сени и заперла дверь на железный крюк. Она была одета во все черное, с плеч до самого полу свисала кружевная накидка. В избе у нее чисто, опрятно и пахло не крестьянским хлебным духом, а слежалой одеждой. Домна пронзила ее своими черными нездешними глазами и все поняла. Глафира под ее взглядом поеживалась, старалась как бы сжаться, уменьшиться.

— Знаю, зачем пришла, — сказала Домна. — Жениха хочешь, девица?

— Да, — вся вспыхнув и потупив глаза, ответила Глафира.

— Я твоему горю помогу, — сказала она.

— Ох, тетка Домна, уж какого-нибудь бы мне женишка! — заговорила Глафира, прижимая руки к груди. — Как бы я его любить стала!..

— Нелегко это будет. Ну да я постараюсь.

— Постарайся, тетка Домна, постарайся!

На другой день Домна отправилась по Глафириному делу. Ее ум держал на прицеле все большое село, она знала не только всех людей наперечет, но и кому сколько лет, кто каким недугом страдает, как живет и чего хочет. Она плыла по улице, помахивая от толщины казавшимися короткими руками, и люди провожали ее долгим взглядом — знали, что Домна без нужды из дому не выходила и по пустякам шататься не любила. Она прошла почти все село и вдруг круто свернула с тропки к дому Сидорковых.