Разные лица - Семён Работников (1987)

На животноводческом комплексе предусмотрели все, кроме самого главного. Угодья вокруг Андреевского были такие же, как и в Манине, и в лучшем случае могли прокормить полтораста голов. До двух тысяч — на столько рассчитан комплекс — дело еще не дошло, но уже в первую зиму в трех зданиях размещалось четыреста пятьдесят коров и двести с лишним молодняка, согнанных сюда со всех деревень большого колхоза.

Зимой с кормами было туго, в основном давали силос, поэтому никаких рекордных удоев не стало. Те пятьдесят коров, которые Ефим привел из родной деревни, вначале выделялись, потом сильно сбавили и стали доить хуже, чем остальные. Они, как говорили доярки, были избалованы, им подавай сена да не какого-нибудь, а самого душистого, пахнущего июльским зноем. А сена-то не хватало, его давали изредка маленькими охапками, и изголодавшиеся по настоящему корму коровы с жадностью набрасывались на него, съедали за минуту, а затем вылизывали кормушку.

Конец зимы был труден: рубили еловые ветки, парили солому и посыпали ее солью, и все же сберегли коров и молодняк, падежа не было.

Ефим уповал на весну: вот проглянет солнышко, сойдет снег с бугров — и можно выгонять буренок, обдует их вешним ветерком, схватят они клок летошней травы и уже сила прибавится. А там, глядишь, полезет молодая трава, зазеленеют опушки, и коровы наедятся вволю и прибавят молока.

Но весной стало еще хуже. Огромный табун в четыреста голов вытаптывал все сплошь, и задним оставалась лишь голая черная земля, на которой нечего ухватить, и пасти вокруг Андреевского было негде.

Заговорили о культурных пастбищах, о том, что поля надо перепахивать, разбивать на квадраты, перегораживать. Но пока их не было, этих культурных пастбищ, и табун пасся где придется — по опушкам, склонам оврагов.

Ефим выругал себя: как он, опытнейший крестьянин, не мог предвидеть. Нет, была в нем мысль, что большое стадо в одном месте содержать нельзя. Именно об этом он хотел сказать Жигалину тогда осенью. Весь секрет успеха его манинской фермы в том, что она небольшая, у коров избыток корма летом и достаточно зимой. Но что-то помешало ему сказать. Впрочем, ничего бы не изменилось: комплекс уже был готов принять коров со всего колхоза. Выходит, здесь, в Андреевском, трудно найти клок травы, а в его родной деревне трава пропадает зря. И сколько таких заброшенных угодий, куда не доходит табун.

Комплекс сдали со значительными недоделками, территория вокруг него была не благоустроена. Люди точно забыли, что животные не летают по воздуху, а топают по земле и земля под копытами способна превращаться в грязь. Табун четыре раза в сутки проходил по одному месту, и оно быстро превратилось в болото. На комплекс можно было пройти только в резиновых сапогах. Иногда самосвал привозил песку или гравию и ссыпал близ ворот. Через день куча бесследно исчезала. Одна корова завязла в яме, и ее пришлось вытаскивать трактором.

Даже пятьдесят коров в Манине вытаптывали землю рядом с коровником, и Ефим менял ворота, открывал то одни, то другие, чтобы не было большой грязи. А как быть тут?

Крутой бегал в контору, кричал, стучал кулаком по столу, под конец всем надоел, и от него даже стали прятаться.

Он весь извелся, похудел, отчего голова походила на огурец еще больше. Плохо работать он не умел, а работа на новом месте явно не шла. С людьми тоже не заладились отношения. Среди доярок оказалось немало таких, которые не по-крестьянски ухаживали за коровами, и Ефим часто срывался на крик. Он вспоминал свою манинскую ферму, женщин, с которыми проработал больше десяти лет, ни разу и голоса на них не повысил, да и стыдно было бы: они знали его с детства и почти все связаны родством. То время казалось ему золотым, и он тосковал о нем.

Комплекс не выполнил план третьего квартала по молоку, и Ефима вызвали в контору.

— Как же так, а? — строго посмотрел на него Жигалин. — Тебя же орденом наградили!