Разные лица - Семён Работников (1987)

Но благодушествовала Глафира недолго. Родив ребенка, исполнив свое женское предназначение, она забыла, как впадала в отчаяние от сильного желания выйти замуж хоть за кого-нибудь, лишь бы выйти, не быть одной. Ей стало казаться, что она поторопилась, могла бы сыскать себе мужа и получше, не шофера, работающего на совхозном молоковозе, а, по крайней мере, агронома или зоотехника. Да и был бы он мужик как мужик, а то какой-то пришибленный. О таких еще говорят: ударенный пыльным мешком. Она же сама огонь-баба. Такого ли ей мужа надо?! И на кого она польстилась, на Павла Сидоркова, голь перекатную, в избе у них тараканы с тоски дохли. Недавняя жгучая любовь к мужу обернулась в ней лютой ненавистью, но до поры до времени она его терпела. Павел делал по дому всю грязную, тяжелую работу: мыл полы, стирал белье, топил печь, по ночам сидел с дочкой.

— Не слышишь, что ли, ребенок плачет! — толкала она его в бок.

Павел молча вставал, подходил к люльке, брал дочь, пеленал, давал соску. Глафира, повернувшись на другой бок, тут же засыпала. Для него хорошо и то, что она позволяет ему дотрагиваться до себя, думала Глафира.

Однажды Павел пришел с работы, пошатываясь, и с порога крикнул:

— Огненная!

Глафиру словно ошпарили кипятком: дерзость от мужа она слышала впервые. Она хотела вытолкать его за порог, но увидела безумные глаза Павла и напугалась.

— Ведьма! Заела совсем! — орал Павел.

Он снял ремень, сложил его вдвое и, не дав опомниться, стал гонять жену по избе. Как она ни крутилась, как ни увертывалась, ремень иногда обжигал ее широкий зад, Глафира взвизгивала, быстрее бегала по избе, и, несмотря на страх, какая-то радость в то же время сверлила ее: нашла баба наконец на себя управу.

Неподалеку от дома собрались женщины, стояли, слушали и одобрительно кивали головами.

На другой день Павел был тих и, чтобы загладить свою вчерашнюю вину, старался угодить жене: до блеска вымыл полы, выстирал и развесил на просушку белье.

— Что еще сделать? — спрашивал он Глафиру…

Раза два-три в месяц Павел обязательно устраивал жене баню — стегал ее ремнем, ставил фонари под глаза. Не всегда Глафира молча сносила подобные оскорбления: иногда и она в ответ, изловчившись, разбивала о его голову бутылки, ломала ухваты. Но все же перевес был на стороне Павла: как-никак мужчина. Глафира пряталась в комнате стариков или убегала к соседям, а Павел, оставшись один, топал по дому и рассуждал сам с собой:

— Кто тут хозяин? — спрашивал он и отвечал: — Я хозяин!.. Кто глава всему?.. Я глава!..

Павел проснулся средь ночи из-за того, что захотелось в уборную. Рядом, заняв две трети кровати и оголив бесстыжее тело, спала Глафира. В избе было не очень темно: от лунного света на окнах искрился иней. Боясь потревожить жену, Павел осторожно встал, сунул ноги в валенки, стоявшие у двери, и, перед тем как пойти на улицу, по привычке заглянул в боковую комнатушку. На диване спала дочь, разметав в стороны руки и ноги. Павел с полминуты постоял. Дочь была уже не ребенком, но и не взрослым человеком, ноги и руки ее вытянулись и были худы. Павел поправил одеяло, подоткнул его под постель. Из-за дочери он и терпит все издевательства и попреки. А то бы дня не стал жить, махнул бы рукой на весь этот достаток и ушел в свою пустую избу.

Накинув на плечи старый пиджак, Павел в кальсонах открыл дверь, прошел темные сени, отпер крылечную дверь и шагнул на проулок. Высоко в небе сияла полная луна и заливала округу холодным светом. Павел глянул на луну и пошел расчищенной тропкой к уборной, стоявшей за домом. Снег переливался, вспыхивал и блестел.