Разные лица - Семён Работников (1987)

Василий осмотрел поле и свежих, нынешних следов не увидел.

— Встань вон туда и стой, — указал он Славке на молодой раскидистый дуб, росший на опушке. — Чуть что — лезь на дерево. И не стреляй. А то ты мне всю охоту испортишь.

Он уже начал сердиться, что взял сына. В своем куцем пиджачке Славка выглядел ребенком. Ружье болталось на его неокрепшем плече.

— По́нял?

— Поня́л.

— Не вздумай куда уходить с этого места.

Василий хотел добавить: «А лучше — чеши-ка ты назад в деревню», но, видя счастливое лицо сына, не решился.

— А я пойду немного в лес по следам.

Кабаны вытоптали к полю тропу по дну оврага. Василий шел вначале низом, но высокая крапива жалила лицо, и он поднялся. Через каждые тридцать — сорок метров останавливался и прислушивался. Кабаны не должны далеко уйти от места, которое их кормило.

Воздух светлел. На западе и в зените небо стало голубым. Верхушки деревьев слегка порозовели — взошло солнце.

Овраг стал мелеть и вскоре кончился. Но тропа вела дальше в глубь леса. Охотничьим слухом Василий улавливал в лесу движение, потрескиванье сучьев. Кабаны были где-то недалеко. Уходить отсюда не стоило. Он встал недалеко от тропы среди пахучих можжевеловых кустов, приготовившись стрелять.

На охоте время идет по-другому, чем всегда. Ему казалось, что прошла всего минута, а на самом деле пролетел уже целый час.

Вдруг недалеко от него послышался треск, качнулся куст, и в ту же секунду, в охотничьем азарте, Василий, не видя еще цели, выстрелил по кусту, готовый пальнуть из другого ствола, как только кабан покажется. Но как только выстрелил, он сразу вспомнил о сыне, оставшемся на опушке, и ему захотелось вернуть назад пулю и снова вогнать ее в ствол. Он даже протянул вперед руку. Кинулся к кусту. Зацепился ногой за корень, упал. И тут услышал детский стон, не стон даже, а вздох. В это мгновенье вспомнился заяц, плакавший как ребенок.

Василий подбежал к лежавшему на спине сыну. На пиджаке, из которого он давно вырос, была кровь.

— Па-па! — в широко раскрытых глазах его было недоумение.

— Славка, как это?! А?!

Василий онемел.

Весь лес пронизывали косые лучи. Но словно не из солнечного света, а из страшной яркой боли, такой яркой, что нестерпимо было смотреть, состояли они.

3

Потом Василий много думал о том, почему Славка не послушал его — ушел с того места, где должен был стоять. Испугался ли, померещилось ли что, или он бежал со всех ног что-то сказать отцу? Он, видно, немного заблудился, сделал крюк по лесу и, надо же так, — бежал оттуда, откуда Василий ждал зверя. Но почему не кричал, не звал отца? Боялся вспугнуть кабанов? Да черт с ними, со всеми зверями! Вот что значит несмышленый, неопытный. Он, может быть, боялся кабанов, но совсем не подозревал, наверно, и мысль не мелькнула в голове, что он подвергает себя другой опасности.

Зачем он тогда не прогнал его от себя, пожалел? Василий всегда любил охотиться один, чувствовал себя на охоте раскованно, оттого ему и везло.

Не долго Василий был в оцепенении. Он подумал: «Может, еще ничего, поправится», — и все в нем заработало четко. Он упал перед сыном на колени, расстегнул на нем пиджак, поднял рубаху — на животе ближе к левому боку была огромная рана. Василий на мгновенье зажмурил глаза, потом располосовал на себе рубаху и спеленал тощий впалый живот сына.

— Я умру, папа? — спросил Славка.

Все время пока отец возился, у него было грустное лицо. Он не плакал и почти не стонал, хотя боль, наверно, была немалая.

— Нет! Нет! — затряс головой Василий. — Сейчас я тебя в больницу. Там тебя врачи вылечат.

Он подхватил сына на руки и, не чувствуя его веса, побежал по лесу. Он готов был так бежать десять, двадцать, сто километров, не отдыхая. Руки, судорожно сжатые, держали тело сына.

— Сейчас мы тебя домчим… Сейчас мы тебя… — говорил он, успокаивая его и себя.