Разные лица - Семён Работников (1987)

— Ты, конечно, догадываешься, что я к тебе от Тихона Патрикеева пришла. Чем он плох мужик для тебя? Конечно, выпивает, не без того. Но не буйный, не озорник какой. Семья у него небольшая, обузой тебе не будет. Старшая дочь — уже отрезанный ломоть, а младшая — в доме помощница. В избе примыться, бельишко постирать — это она уже все может. А через год-два совсем взрослой станет. Дом у Тихона новый, не чета вашему. Ваш только с виду неплох, а сунь руку в пазы — гниль одна. Оно и понятно, без мужика надлежащего уходу нету. У тебя тоже семья не ахти какая: ты да Егорка, которому он будет заместо отца родного. Что касаемо свекрови твоей Натальи, то он возьмет и ее, потому как она старуха, каких поискать еще. Обижать он ее не будет.

Наталья при этих словах замахала руками.

— Не трогайте меня. У меня дочь есть. Зовет меня к себе жить.

— Так что, Оринушка, какой тебе резон одной жить. Ты еще баба молодая, рожать можешь, и пойдет у вас жизнь заново.

Орина вспыхнула, разняла руки, затем снова соединила их на груди и насупилась.

— Что ты!.. Какая я молодая?! Старуха уже!..

— И не говори, милая! Ты у нас раскрасавица, — и, понизив голос до шепота, продолжала: — Ведь сколько вдов-то! Есть которые и бездетные. И девок-перестарок много. А Тихон-то выбрал тебя.

Орина все больше хмурилась.

— Оно, конечно, жалко Алексея, хороший мужик был. Но ведь живое думает о живом. Дело, говорят, забывчиво, а тело заплывчиво. Что весь век в сердце тоску-кручину носить?! Сколько бы ты ни думала, не придет он назад живой. А тебе надо о самой себе подумать, о дитё своем пораскинуть умом. Так что же здесь думать-то долго, когда все ясно, как божий день.

Все шаталось, рушилось перед Егоркой, дом делался чужим, исчезла куда-то бабушка, уходила мать, холодом несло отовсюду. Слушая Катерину, Егорка сознавал, что она права, но в душу слова ее не проникали. Он хотел одного — жить так, как живет сейчас: чтобы рядом с ним была бабушка и мать. Он приготовился говорить, — если это не поможет, он будет кричать, убежит из дома, только чтобы сохранить все, как оно есть.

— Ну что ты скажешь, Оринушка? С чем я пойду от тебя?.. Тетя Наталья, а ты что молчишь? Оброни хоть словечко.

— Не мое это дело, — затрясла Наталья головой. — Пусть сама решает.

— Коли у тебя ответа нет готового, — продолжала Катерина, обращаясь к Орине, — колебание на душе, так можно не спешить. Мы обождем. Только скажи, к какому сроку приходить, чтобы мы знали.

Орина молчала, — может, подбирала слова или прислушивалась к тому, что происходило в душе. Тяжелым было ее лицо.

— Ответь, Оринушка, голубушка.

Орина как-то странно повела вокруг себя глазами, словно была в забытьи. Егорка перестал дышать.

— Что?

— Отвечай.

— Что тут отвечать?.. Ни к чему все это… Не нужно… Да и стыдно. Сын вон уже большой.

Егорка видел, как Наталья блеснула в сторону Орины взглядом.

— Это твое последнее слово? — допытывалась сваха.

— Последнее, — сказала Орина.

— Не одумаешься?

— Нет.

Сваха постаралась скрыть обиду. Она, видно, не ожидала отказа, — как же, ко вдове, берегущей каждую копейку, притом не одинокой, а с озорным мальчишкой, посватался добрый молодец, ну не совсем молодец, а тоже вдовец с дочерью, но еще крепкий, в силе и с заработком.

— Что же, вам виднее, вам жить.

Сваха встала и пошла к выходу.

— До свиданья.

Хлопнула дверь.

— Никого мне не надо после Алексея, — тихим и грустным голосом сказала Орина, продолжая все так же стоять в дверях кухни.

Наталья вдруг встала и поклонилась ей в пояс.

— Спасибо тебе, Оринушка, что бережешь память о нем. Береги, береги, он достоин ее!

Старуха не выдержала и зарыдала, заплакала и Орина. Обе женщины сошлись и плакали вместе, смешивая слезы.

— Прости меня, если я в чем обидела тебя, — сказала Наталья.

— И ты меня прости. Я больше бываю виновата.