Рембрандт - Аким Волынский

От 1643 года мы имеем старуху, взвешивающую золотые изделия. Надо сказать, что этот сюжет неоднократно занимает Рембрандта. Некоторое отношение к этому мотиву имеет и рассмотренный нами выше меняла среди своих монет. Здесь перед нами опять-таки жанр, с оттенком, с отливом философской перспективы. Женщина представлена с чудесным лицом такой серьезности, что не легко вообразить и за чтением библии. Приходит даже в голову, если углубиться в содержание этой картины, что процессу взвешивания подвергаются не только материальные ценности, но духовные и волевые, и что хорошо взвешивать такого рода вещи с таким именно, спокойно рассудительно и благоволящим видом. Вот что типично для Рембрандта. Пустяки и мелочи углубляются у него интеллектуальным анализом до чего-то именно символического, совсем так, как это делалось не так давно в литературе, во дни Метерлинка и Ибсена. К конкретному приставляется коэффициент вечного – это и есть символ. Наконец, отметим изображение старой женщины, ощипывающей курицу, исполненною «черной манерою», в XVIII веке, английским гравером Густоном по оригиналу Рембрандта от или около 1654 года. Опять и опять жанр, переходящий в живописное умозрение. Выражение лица у этой женщины слишком торжественно для такого прозаического занятия. Но, может быть, и нет совсем прозаических занятий, если они производятся на пользу и потребу людей. Даже каменотес в своей работе может быть очень торжественен.

Рассмотрим, в заключение, некоторые картины Рембрандта, не разработанные до конца и носящие эскизный характер. Кое-что из этого материала нами уже было рассмотрено, в иных аспектах, так что сейчас оно предстанет перед нами в новом освещении. Другие вещи этого цикла будут отмечены сейчас впервые в нашей книге. Имеется чудесная голова старика, набросанная на дереве. Этот крошечный этюд хранится в Брюсселе, в частном собрании. Вероятно, он сделан с натуры. Обращает на себя внимание выпуклый лоб и смотрящие из-под него глаза, с недоброжелательно-сосредоточенным выражением, которое усиливается усами, свисающими белыми прядями во всклоченную бороду. Что это за старик? Не сыграл ли он какой-нибудь роли в дальнейшем творчестве Рембрандта? Над таким лицом невольно задерживаешься. Старик этот мог быть чистильщиком выгребных ям, но он же мог бы, по своему образу, быть и каким-нибудь глубоким циником или философом древности. Сколько таких черепных коробок заброшено в мастерской природы. Почти то же можно сказать об этюде головы в Нью-Йоркском частном собрании, от 1635 года. Опять голова простая, здоровая, в обильных кудрях, с лицом, знакомым с житейскими невзгодами, обвеянным всеми ветрами и непогодами, изрытым преждевременными морщинами. Это жанровый портрет и, вместе с тем, целая повесть. От 1645 года, в глазговском музее, имеется – этюд головы человека, в шляпе, с широким бородатым лицом. Лицо это чрезвычайно типично, и не сразу заметишь ошибку в расположении глаз, слишком отдаленных один от другого. Опять портрет, вызывающий на сложные размышления, хотя всё дано в самой живой конкретности. В искусстве Рембрандта есть что-то алгебраическое, что-то всегда склоняющее к обобщениям. Этюд старой женщины, от 1657 года, производит странное впечатление. При белесоватости лица каждый мазок получает какую-то неподвижность, сообщающую всему облику мертвенный характер. Странным кажется и склонение этой головы: не еврейское оно и не арийское, с широкой повязкой на лбу, женщина эта рисуется какой-то египетской мумией.