Рембрандт - Аким Волынский

Перейдем к другому знаменитому офорту на ту же тему 1654 года. Через двадцать лет Рембрандт набрасывает иглою Христа, прямолично сидящего посредине стола. Бросается в глаза, что Христос не преломляет хлеба, как на других картинах, а, уже преломив, держит в каждой руке по куску, причём обе руки разбросаны по сторонам. Жест этот представлен в последней своей фазе, в последнем моменте завешенного символа. В этом своём моменте движение рук Христа, напомнившее ученикам тот же жест в Тайной Вечере, вызвало их мгновенное прозрение. Жест сам по себе, по мысли своей, соответствует евангелическому тексту, но художественно он всё-таки слишком холоден, слишком торжественно широк. Зритель не чувствует, что Христос вот-вот исчезнет. Кажется, напротив, что он крепко уселся на скамье для длинной беседы. На картине жест преломления производит гораздо более теплое впечатление и трогает сердце предчувствием исчезновения. Что касается лица самого Христа, то оно, опять-таки, напоминает нам свой итальянский прототип. Но разве можно было представить воскресшего Христа с раздвоенною бородою, с пробором по середине волос, с назорейскою шевелюрой точь-в-точь с плата Вероники. Является естественный вопрос, как же могли ученики не узнать своего учителя, когда он пристал к ним по дороге в Эммаус. Если Христос прикинулся незнакомцем, то незнакомцем же он должен был остаться на всех картинах, изображающих эммауское событие. Картины представляют акт преломления в разных фазах, а Христос везде сохраняет традиционный свой облик. Недоразумение это, как мы уже сказали, непостижимо и необъяснимо. Но следует сказать, вникая в легенду, что Христос не прикидывался незнакомцем. Он подошел к ученикам, по смыслу сказки, в новой плоти, в иных чертах телесного облика, им незнакомым. Христос вселился в первого встречного странника и временно шел рядом со своими учениками. Был какой-то тут метампсихоз, или – точнее – вселение умершей души в чужое тело, то, что по-еврейски называется гадибуком. Сидел гадибук за столом и тревожил всех своими истошными словами. И если бы не сделал он символического знака преломления, то таким гадибуком остался бы до конца. Таков сокровенный смысл поверья о гадибуке. Евангельский рассказ является лишь вариантом древнего гадибука, который в чистоте своей, в сказочно-исторической прелести, куда выше и проще всех теософических концепций этого рода. Сидит человек, который носит в себе все мысли, все идеи, все чувствования Христа, и нужно очень немногое, один какой-то решающий жест, и перед нами встанет вся фигура целиком из дымного прошлого. Вообще каждый из нас есть, в сущности, гадибук, перевоплощение прошлого, в той или другой его части. Всё зависит от объема нашей личности, от вместимости наших душ. Иные люди несут в себе большие фонды духовного прошлого человечества, как, с другой стороны, бесчисленное множество людей воплощает в себе лишь темные дали звериного века. Повсюду гадибуки и гадибуки – и только гадибуки, если есть талант, если имеется налицо прикосновенность к плодотворным движениям исторического человечества. Отсутствие элемента гадибука обозначает такое состояние человека, которое греки называли идиотизмом, от слова idioteia[97] – частный, личный, персональный, изолированный в мире духовных явлений.

Возвращаемся к классическому офорту Рембрандта. Фигура слева от Христа стоит в позе изумления, смешанного с чувством мгновенного просветления. Этот ученик так потрясен, что его не держат ноги. Они слегка согнулись и как бы трясутся. Лицо умного человека, даже с налетом некоей мудрости, типичного последователя и наследника новой религиозной доктрины. Совершенно другое впечатление производит лицо другого ученика, сидящего с правой стороны. Душа этого человека имеет какую-то толщу, и в этой толще своей она потрясена. Но дно души ещё не озарилось, и он остается сидеть.