Рембрандт - Аким Волынский

В 1632 году Рембрандт написал картину – портрет на тему «Иоанн Креститель». Долженствующий служить детерминативом, крест виден на картине, но срезан правым овальным краем. Сам по себе портрет этот не заключает в себе ничего от «Нового Завета». В изображенном человеке не виден ни пророк, ни пустынник, питавшийся акридами и диким медом, с грубым верблюжьим мехом на плечах, истощенный зноем песков. Перед нами человек с очень интеллигентным лицом, с мягким мыслящим лбом, над которым поднимается плотная грива здоровых темных волос. С точки зрения голландского портрета того времени это произведение стоит особняком. Взята в нём хорошая, глубокая, сердечно-интеллектуальная, но и спокойная нота. Лицо залито ровным светом, почти лунным. Так и кажется, что, если сбросить покрывающий этого человека плащ, то обнажится белоснежная грудь, с округло-высоким плечом. Полоска этой груди белеет вдоль бороды. Голова в целом представлена в контрпостном повороте, весьма напоминающем положение головы у «Иоанна Крестителя» у Леонардо да Винчи. Кажется почти несомненным, что при написании этого портрета Рембрандт находился под сильнейшим гипнозом миланского художника. Здесь отсутствует андрогинность, мешанина полов и загадочная улыбка луврского портрета, но что-то всё-таки сохранено от телесности и от психологии винчианского создания. В лице этого культурнейшего человека, оторвавшегося не от биологических путей, а от человеческого общества, ощущается неожиданная у Рембрандта мягкая пластичность, почти в духе Ван-Дейка, но без его изящества. А там, где есть пластичность, присутствует и женственный элемент. Но женственный элемент не колеблет здесь мужского, а только его обогащает, тогда как у Леонардо да Винчи мы имеем не обогащение и даже не осложнение, но именно амальгаму – сладострастную, таинственную и не нормальную. Нью-Йоркский портрет может служить прекрасным живописным предисловием к Евангелию, хотя он и не имеет ничего общего с исторической личностью Иоанна Крестителя. После ряда камней и скал Ветхого Завета перед нами уже клочок какого-то сада, вырастающего на иорданском берегу. Если выразиться точнее, то «Креститель» Рембрандта является прологом не собственно к Евангелию, а к позднейшим направлениям мысли и эмоций, развившихся из него. Детерминатив совсем не нужен к этой картине, и крест мог бы быть замазан с выигришем для неё. Изображенная голова точно взята из современного интеллигентного человечества, и даже невольно думаешь при этом, отвлекаясь на мгновение от больших торжественных тем, об интеллигенции русского толка и типа. Какой-то мягкотелый, бледный и сенситивно чуткий Кропоткин перед нами. Но таким произведением Евангелие пересаживается в среду нашего общества, теряя при этом в своём примитивном колорите.