Рембрандт - Аким Волынский

В библии растительный мир представлен в большинстве случаев в аллегорических уподоблениях. Он служит для метафор, сравнений, сопоставлений и эпитетов. Обратимся к «Псалмам Давида». Речь идет о блаженном муже, который не ходит на совет нечестивых, не стоит на пути грешников, не посещает сборищ развращенных людей. Такой муж будет «как дерево, посаженное у истоков воды, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет». Заметим, между прочим, что в русском переводе «Псалмов» говорится здесь не «об истоках» вод, а о «потоках», что не соответствует ни еврейскому оригиналу, ни переводу семидесяти толковников. И так, блаженный муж – это дерево, растущее у самого источника живой влаги, непрерывно его питающего и обновляющего. Тут нет самой растительности, как объекта речи, она введена только фигурально, но с глубочайшим пониманием её природных свойств. Что тут сказано? Сказано самое главное, самое существенное, что влага участвует, как первостепенный элемент, в процессе жизни. Образ человека, наполненного добродетелью, как живоносной водой, представляется чудеснейшим образом, одним из лучших в библейской поэзии. В другом месте «Псалмов» растительный мир упоминается безотносительно к каким-либо аллегориям, в прямом смысле слова. Но напоминание это насыщено поэтическими мотивами. Птицы поют «из среды ветвей». Бог произращает траву для скота, зелень на пользу человека. «Насыщаются древа Господа», кедры ливанские, которые «Он посадил». Как великолепны эти выражения в их простой лапидарности и эпической свежести. Мы привыкли говорить о среде людей, как о чём-то густом и компактном, и кажется нам, что слово «среда» заключает в себя представление о чём-то сложном и великом, имеется ли в виду явление космического порядка или социальное в тесном смысле слова. Но псалмопевец говорит о «среде ветвей», расширяя и оживляя полумертвый мир листьев в ходячем представлении. При этом свежо и оригинально звучит указание на то, что птичий хор звучит именно из среды ветвей. Птица не сидит на ветке отдельным существом, но как бы сливается с деревом, из недр которого она поет. Самое пение усиливается в своём поэтическом резонансе. Наконец, выражение «древа Господа», «кедры ливанские» – вдруг всё становится монументальным, приобщенным к величию космоса, растущим в царстве Элогима. Перед глазами как бы не два мира, а монолитно-единый мир, в сложных переплетениях божества и естества.