Рембрандт - Аким Волынский

Кто такая Вирсавия? Вирсавия – жена Урия хеттеянина, а впоследствии жена царя Давида. Вот первая черта в облике этой женщины. Она не иудеянка, а хеттеянка, и несет с собою свет иной культуры. Давид сам не был чистым Иудеем. Пророк Иезекииль считал его Амореем, и что-то, в самом деле, в биографии этого библейского гения, отдает побегом иной народности. В начале авантюры – жизнь в горах, в постоянных конфликтах с местными [племенами], затем короткая музыкально-поэтическая карьера при дворе Саула и, наконец, царствование в ореоле горячей народной симпатии. Это был воинственный человек, расширивший границы Иудеи до Дамаска. Меч и арфа – вот символ его. Я строю свою мысль апперцептивно не на данных новейшей научной критики, а на мифе и на преданиях, выражающих кристаллизованную народную стихию в её собственных творческих построениях. Соединение Аморея с хеттеянкой обозначает собою уже не подавление иноземца, а слияние двух культур, не чисто иудейских, но владычествующих в Иудее и на пользу иудейскому народу. Екатерина Великая была чистейшей немкой, но была при этом образцовой по тем временам русской правительницей и насадительницей русского духа, литературы и просвещения. Такие случаи нередки в истории. Вирсавия тоже сыграла большую роль в истории еврейского народа. Она родила Давиду несколько сыновей, в том числе и Соломона, которому дала образцовое воспитание. Она разрушила все попытки Адокии занять престол Давида… Вообще, надо думать, что эта хеттеянка отличалась большими качествами не только внешними, красоты и грации, но и внутренними качествами, сердечными и интеллектуальными. За ней можно признать настоящий государственный ум, оцененный самим Соломоном. В XXXI главе «Притчей Соломоновых», представляя себя под именем Лему ила царя, Соломон влагает в уста его матери изумительные слова мудрости, рисующие женщину необыкновенного ума. Конечно, автор «Притчей», кто бы он ни был, стилизует образ матери Лемуила. Тут есть элемент подлинной утрировки. Но должна была быть и некая реальная основа для того, чтобы поднять образ Вирсавии на подобную высоту. Вот кто такая библейская Вирсавия. Это типичный образ, выхваченный из могучего хеттейского племени, и поставленный рядом с героем народной еврейской фантазии, тоже вышедшим из недр другого воинственного племени. Если под этим углом зрения посмотреть на женщину, принявшую микву, или на купальщицу пикантного жанра, под кличкою «Вирсавия», то можно только улыбнуться. Жанр и Вирсавия не сливаются между собою.

В том же 1632 году Рембрандт дает нам изображения первосвященника, в парадном облачении, с раскрытою книгой, перед столом, на котором стоит драгоценная чаша. К столу прислонен не менее драгоценный жезл. Вся фигура первосвященника залита магическим светом. Фигура мощна, сильна, благородно-звучна, плащ сияет в позументах и драгоценностях. С парадного головного убора спускается белая фата. Это чудесная Фигура для какой-нибудь вагнеровской оперы. Это романтическое стихотворение в красках, пленительное и декоративное, но никак не библейский образ, если даже написать его с историческою реальностью. Мы знаем, что костюм первосвященника был проще и спокойнее. Пафоса в нём не было. В нём звучала торжественная басовая нота, глубокая и содержательная, вещаемая наперсником из двенадцати частей по числу колен израилевых. С наперсником на синем ассирийском кафтане, надетом на спускающийся до земли белый хитон с золотыми колокольчиками у нижнего позумента кафтана, исторический первосвященник производил впечатление торжественной простоты. Его голову украшал белый тюрбан с узенькой голубой каймою, отличавшийся от тюрбана священника только небольшою золотой бляхой у самого лба. Такой первосвященник мог держать в руках шарообразное золотое кадило. Колокольчики побрякивали и звенели при размеренных движениях высшего священнослужителя в известные литургические моменты. Еврейская теократия не покушалась ни на какие царские жезлы. Костюм рембрандтовского первосвященника есть плод фантазии художника.