Рембрандт - Аким Волынский

Когда смотрим на эрмитажную картину, не хочется отойти от неё: такой легион мыслей она пробуждает в нас после первых мгновений чистого эстетического восторга. Материя дана в ней живо до осязания. Психика ощутима до внутренней сорадости и сорыдания. С Давидом мы сливаемся в собственной нашей какой-то стихийной бессмертности и даже жесткости, не позволяющей отдаваться миру в те минуты, когда мы заняты нашими большими и выспренними интересами. Не всё приходится отдавать каждому человеку в отдельности, если дума и сердце наше принадлежат уже космосу в его целом. Но мы сливаемся и с облаками, плачущими над плачущей землей, и чувствуем себя даже и в комке поверженных стрел. По прелестным кудрям юноши хочется провести ласкающей рукой – так близки и понятны нам волнующие его чувства. Нас самих начинает душить какая-то спазма. И при этом из картины ни на минуту не уходит её сокровенное философское содержание. Габимный человек превратил библейскую монументальность в жанр, но жанр озарил он светом гиперборейской высоты. Из темной бездны вышли две фигуры, в которых желтизна белеет и белизна желтеет, как в солнечных лучах. Отметим ещё, прощаясь с чудесною картиною, одну замечательную черточку. Наши симпатии к Авессалому усиливаются его слегка женственным обликом, обусловленным кудрями нежных волос. Непреодолима сила пластического очарования: история Авессаломовых волос играет своеобразную роль в Библии. Там вдруг заблудился какой-то кусочек пластики и повис на дереве с волосами Авессалома. И в жанре можно достигнуть необычайных высот. Такому художнику, как Рембрандт, легко простить все грехи и в том числе грех перечеканки мифа в жанр. В жанре Рембрандта нет объектива фотографа, и весь он насыщен воздухом космоса. Только бы Солнце сияло конкретному из мира типов и идей.

30 августа 1924 года

Модели