Рембрандт - Аким Волынский

Мы имеем изображение Иеремии, относящееся к 1630 году, из коллекции графа С.Д. Строганова. С ранних лет в душе Рембрандта боролись по отношению ко всему миру, и, в частности, по отношению к еврейству, два течения, два воззрения, два руководственных начала. Две высоты жизни в его душе. Иногда он всходил на чисто иудейскую высоту, и тогда мир рисовался ему в монументальных образах и в свете беспримесной мудрости. Но это бывало, сравнительно говоря, довольно редко. Обычно мысль его плыла в фарватерах габимы, в идеях сложной ассимиляции верований и представлений. В таких случаях из-под его кисти выходили образы интимно-глубокомысленные, но лишенные монументальности. К таким интимным образам относится и образ Иеремии. Он представлен сидящим в неопределенной обстановке, с прислоненною к левой руке головою. Голова не прикрыта, высокий лоб и кисть руки ярко освещены. Ноги обнажены. Иеремия изображен в теплом домашнем халате. Аксессуары по крайней своей условности не поддаются точному описанию и играют роль лишь внешних детерминативов, призванных к тому, чтобы обратить простого еврея в Иеремию. Светотень глубокая и типично рембрандтовская, совершенно в духе символической философии тех дней. Но всё-таки это не Иеремия. Аллегорические детерминативы хотелось бы убрать и поместить этого старца в подобающую ему обстановку, возвратив его голове нехватающую ермолку. Сидит человек, погруженный в глубокую мысль. Этот мотив передан великолепно. Прищуренные глаза, нежные складки на лбу и под глазами, опустившийся с некоторою горечью рот – всё в высшей степени реально и портретно. Но нет ни единой библейской черты, задача не исполнена. Этот старик интимнее, даже проще, даже правдоподобнее, чем старик, изображенный Микель-Анджело, но это не пророк, объятый мировой скорбью. От фигуры Иеремии должен исходить крик. Какая-то сверхъестественная сила разорила гнездо орла, и птица испустила вопль гнева и ужаса. Вот что такое Иеремия. В самую грудь Израиля ударила сокрушающая буря. В первый раз он был потрясен в корнях и выведен на путь изгнания. Иеремия как бы видит в далекой перспективе всю эпопею диаспоры, с её неизбежными искателями национального лика. И душа его разрывается в плаче, ставшем легендарным. Тухнет факел мирового просвещения, разрушены стены города, на который старец смотрел, как на средоточие силы и света, величия и могущества всемирного Элогима. Вот что такое Иеремия не только в простонародном представлении, но и в представлении критической мысли, обращающей мифы в музыкально-пластические кристаллы. Но таким существом – повторяем – Иеремия не выступает в картине Рембрандта. Этот задумавшийся старик вот-вот заснет в своей минутной озабоченности.