Рембрандт - Аким Волынский

Проникшись этими мыслями, бросьте взгляд на нью-йоркского «Виргилия» и символичность изображения заговорит своим живым языком. Еврей – живой исторической формации, в полном смысле слова габимный еврей, еврей с мистически-влажным элементом кабалы в душе, кладет на Гомера руку, покрытую широкою одеждою, светящуюся лунным, таинственным, магическим розенкрейцеровским пятном. Вот почему и даны такие неестественно широкие рукава, каких не знает история костюма, чтобы представить как бы море света, из которого выступает рука, соединяющая Израиль с культурою Гераклидов. Такова наша гипотеза. Иначе картина представляется бессмысленной. У гипотезы нет иного оправдания, как её применимость к изучаемому явлению. Если она плоха, то предположите другую. Но эта другая пусть соответствует духу и интеллектуальной сложности Рембрандта, не повторяя комментариев, которые мог бы отбросить любой гимназист.

Наконец, последняя картина изучаемого цикла, 1664 года, изображающая Лукрецию, готовую заколоться кинжалом. Какая это Лукреция? И какое это самоубийство? С таким же выражением лица она могла бы рассматривать удивившую её ржавчину на кинжале или на фруктовом ноже. В картине приходится любоваться, скорее, её живописными достоинствами и эффектами светотени – ровным освещением лица, ослепительным корсажем, – но придется допустить и грубость в рисунке руки. Шея кокетливо мягкая, склонение головы удачно. Но всё-таки это не Лукреция.

Суммарно

Мы приближаемся к важным и заключительным главам нашего исследования. К библейским сюжетам, как ветхозаветным, так и новозаветным, мы должны приступить во всеоружии установленных нами точек зрения как на самого Рембрандта, так и на его искусство. Эти точки зрения рассыпаны в отдельных предшествовавших главах. Предстоит собрать их вместе, в крепкий связный Компендиум, в суммарное резюме. Мы держались гипотетического взгляда на Рембрандта, как на еврея. Это был иудей не в подлинном смысле слова, и для доказательства нашего предположения нам не нужны никакие метрические данные. Если бы такие данные существовали где-нибудь в Лейденском архиве, они бы ни в чём не укрепили занимаемый нами позиции, разве лишь в биографических мелочах. Можно быть кровным евреем и в то же время не иметь ничего иудейского. Ведь о чём собственно мы говорим? Мы устанавливаем черты духовного облика, черты типа мышления и чувствования. Бывают немцы с французским складом ума, и по справедливости их можно назвать французами по духу. Французский гений есть одна из разновидностей человеческого гения в целом. Совершенно неоспоримо, что такою же частью мирового духа является и иудаизм, свойственный, таким образом, отдельным личностям, совершенно независимо от того, к какой национальности они принадлежат. Было бы невозможно, чтобы такая могучая стихия, как иудаизм, одна из величайших форм мироощущения и мироразумения, не имела своих многочисленных адептов и горячих приверженцев. На всём этом мы останавливаемся, имея в виду читателя, смущенного отсутствием исчерпывающих доказательств формального и конкретного характера. Допустим на одну минуту, что в этом отношении Рембрандт останется вечною загадкою, и что никакой документ не будет никогда найден, могущий подтвердить нашу тему. Но и в таком случае всё, сказанное нами о еврействе по духу, осталось бы всё же нерушимо приложимым к замечательному голландскому гению. Что же касается нас лично, то, не смущаясь скудностью и темнотою имеющихся известий, мы всем данным нам интуитивным чутьем видим в Рембрандте иудея по духу, в очень сложном типе, обусловленном воздействием окружающей среды. Это был габимный еврей, в глубочайшем смысле этого слова.