Рембрандт - Аким Волынский

Мы приближаемся к последним годам творчества Рембрандта в рассматриваемом направлении, если не считать портретных материалов, евреев и раввинов, подлежащих обзору ниже. Кисть художника поразительно неистощима в передаче универсальной музыки старости. Кажется, что всё исчерпано в этой области. Все облачные сочетания даны, вся фантастика израсходована. А между тем и на закате дней своих, сам входя в преклонные годы, Рембрандт набрасывал всё новые и новые экземпляры человеческого заходящего солнца. Старик в Дрезденской галерее писан в 1654 году, писан сочно-плотными красками, в какой-то новой молодой манере, в которой любования моделью больше, чем размышления над нею. Бархатный тон темных обшлагов передан великолепно. Прекрасно посажена шляпа. Перчатка в правой руке придает портрету некоторую изысканность. Вообще это тип красивого представительного старика. Сама же картина, превосходная по исполнению, блещет скорее декоративным совершенством, нежели своим духовным содержанием.

Такой портрет исходит и от других художников, и типично рембрандтовской мудрости здесь мало. Так же декоративен, но уже с оттенком скорбной думы, старик из частной вашингтонской галереи, с испуганно открытыми глазами. Он сделан в особенно мягких тонах, с расслабленно нежною черточкою, которая так типична для габимных, христианско-иудейских манифестаций. Берет особенно большой, более похожий на женский головной убор, чем на мужской. Плащ драпируется на плечах изысканно и живописно. В руках ощущается некоторая выхоленность. Но портрет все-таки интеллектуален именно этими вперившимися в точку глазами. Любопытен также старик в стокгольмском национальном музее – скорее жанровая картина, чем портрет: лицо сужено в треугольник, мало культурно, в ухе – серьга. В правой руке – длинный посох. Проходишь мимо такого портрета, посмотришь, похвалишь и – отойдешь. Такое же неглубокое впечатление оставляют в душе нашей некоторые лондонские и берлинские портреты стариков, кажущихся, скорее, случайными этюдами в богатейшей галерее Рембрандта. Кисть его не утомляется никогда, даже в годы величайших хлопот, забот и тревог, связанных с судебными процессами и разорением. Но среди шедевров художника кисть его часто расходуется на пустяки. Некоторые художественные критики считают своим долгом подвергать детальному обозрению весь инвентарь трактуемого мастера. Но если такая полнота может интересовать коллекционера, при том же не особенно взыскательного, то она никак не должна становиться задачей для эстетической критики. Здесь необходим выбор, и прежде всего выбор, по самой строгой и обдуманной апперцепции. И вдруг – мазок, волшебный мазок, среди бесчисленных старых и новых облачных нагромождений! Перед нами портрет 1656 года из одной частной парижской коллекции. Там благочестивый еврей читает священную книгу над усопшим. Выражение лица спокойно до жуткости и вместе с тем благочестно безмятежно. Усопший приложился к отцам, а читающий над ним молитвы простирается ретроспективною мыслью тоже куда-то в бесконечную даль родных веков. Кто видел чтение панихидных молитв над покойниками в простой ортодоксальной среде, тот никогда их не забудет. Всё произносится с прозаической простотою, в дидактическом нравоучительном тоне, но кругом для тонкого уха звучит музыка космогонических сфер, в которых всё торжественно среди высоких струнных аккордов. На парижском портрете дан только старик над книгою, в светлом плаще, похожем на талес, с бело-облачною бородою ублажающей мягкости, с выражением в полузакрытых глазах, которое показывает, что читается не нечто чуждое, а старо знакомое, памятное и незабываемое и всему на свете предпочитаемое. Оттого и скорби нет места на лице этого старика: печаль тут тонет в бесконечной любви к тому, что делается в данную минуту. Белое облачко порою золотится в лучах закатного солнца, и на небе, на отдельном клочке его, поют невидимые свирели.