Рембрандт - Аким Волынский

Дивный портрет Титуса в лондонской галерее Уоллеса опять дает нам его в облике настоящего херувима. Темные зрачки глаз глядят прозрачными стеклышками, выражая неземную нежность. Пышные кудри в дымных кольцах окружают ангельское лицо. Но при всей своей ангеловидности лицо совершенно еврейское. Ангел вообще пришел к нам из стран семитического востока. Он есть создание кушито-ассирийской фантазии в персидском одеянии. Это служебный дух, приносящий разрешение мироправительных задач. Так смотрит на него восточная религиозная онтология, осторожно вносящая в мир элемент трансцендентности. В Библии ангелы появляются очень редко, enmimimeshentinane, потому что жизнь в целом должна управляться реально-имманентными законами, земного бытия. Позднейшее христианское сознание присваивает ангелам уже более постоянные функции, назначая их даже хранителями отдельных людей, рассеивателями дурных снов, устроителями бракосочетаний и т. д. Существует воззрение, по которому человек живет, поддерживаемый определенным количеством ангелов. Ангелы выбывают один за другим, и когда исчезает последний, человек падает мертвым. В таком воззрении всякая имманентность устранена, и жизнь человека приобретает автоматический характер управляемости высшими силами. Если Титус представлен у Рембрандта с ангельским видом, то это ангел совершенно еврейский, он далек от вмешательства в ход и порядок земных дел и занимает выжидательно-созерцательное положение. С отсветом Элогима на лице он глядит задумчиво и нежно, среди будничных треволнений земли. Образ Титуса удался Рембрандту в высшей степени. Без этого образа, явно любимого художником, в искусстве его не было бы празднично-эстетической ноты, столь редкой у него и столь мало ему свойственной. Но не только в искусстве Рембрандта, но и вообще в искусстве Голландии, всех веков, мы редко встречаемся с аналогичными созданиями художественной кисти. Существа бесплотные, эфирные, как бы висящие в воздухе, безутилитарные, никогда не давались нидерландскому гению, несмотря на то, что, например, Ван-Эейки и Мемлит приближались к этой теме. Ангелы у них реалистичны, но музыкальность парящего настроения налицо.

Образ Титуса к двадцатилетнему возрасту начинает заметно меняться. Болезнь выступает на его лице, сообщая ему вид неприятной изнеможденности. В восемнадцать лет это почти пациент лечебницы, умирающий молодой муж, со всеми клиническими признаками преждевременного увядания. Особенно неприятно действует на глаз и легкая стилизация жиденьких усов кончиками вверх, с видом военного щегольства, совершенно не идущего к общему типу и состоянию этого человека. Книга в руках этой вытянуто-стоящей фигуры тоже очень мало гармонирует с обликом больного Титуса. И всё-таки отметим одну чудесную деталь. Исчезающий человек держит книгу, как высшее сокровище, как еврей держит Тору – влюбленно-почтительным напряжением кистей, с трепетно раздвинутыми пальцами. В руках стоящего Титуса книга, как орудие чтения, кажется неуместною. Но книга, как святыня, как духовный амулет, изображена в высшей степени знаменательно, и если с этой точки зрения взглянуть на картину, она становится оправданной, естественной и прекрасной. Отметим композиционную деталь. Фигура юноши не занимает середины портретного холста, но отнесена влево, причём композиционный центр тяжести находится в изображенной книге.

Три портрета Титуса 1658–1660 годов, особенно один из коллекции Морица Канна, производят глубокое впечатление болезненности. На этом последнем портрете разрушающийся человек смотрит как будто из другого мира. На всех трех портретах ощущается зыбкость и неуравновешенность. Стихия приведена в движение, но движение это происходит в замкнутом пространстве. Кольца волос, выписанные с величайшею заботливостью, производят впечатление скрипичных фиоритур. Точно искусная еврейская скрипка завилась в последних истошных рыданиях. Перед нами три портрета в последовательном ниспадании плачущего звука.