Рембрандт - Аким Волынский

На портрете графа Кроуфорда перед нами чистейший еврейский мальчик, со всеми особенностями семитической учебной выправки. Это почти идеализированный образ будущего мечтательно-ученого раввина. Мальчик сидит за столом, с шапкою на голове, с пером в руке. Превосходно представлена кисть, упершаяся большим пальцем в подбородок. На подбородке образовалась впадина. Как в некоторых офортах рука Саскии тяготеет к голове, так и здесь мы имеем ту же тончайшую символическую черту. Мальчик унаследовал от матери знаменательный жест. Но никогда не надо забывать, и это тоже достопримечательно в биографии Рембрандта, что Титус был слабосилен. Он был одним из пятерых детей, остальные дети умерли в младенческом возрасте. И если принять во внимание, что Саския сама по себе пользовалась могущественным здоровьем, судя по всем её портретам, то придется допустить, что слабость потомства исходит от отца, в котором гениальность съела воспроизводительную силу. Мальчик весь беспомощен, весь трепетный, весь херувимный, с большими пламенными глазами, для которых всё остальное тело является второстепенным дополнением. Даже самое изображение его на этой картине тоже имеет херувимный характер. Туловище скрыто. Представлены только голова и руки, вне всякой реалистичности. Точно видение прилетело откуда-то и пером, вырванным из собственного крыла, выводит мечтательно какие то письмена. Картину можно было бы назвать: «Херувим».

То же преобладание духовности над телесностью чувствуется в целом ряде других портретов Титуса. Особенно замечательны два изображения – Нью-Йоркский и Венский, относящиеся к 1655 и 1656 годам. Перед нами все тот же бесплотно-духовный херувим. Лицо на Нью-Йоркском портрете отличается необычайно красивостью. Рембрандт берет тончайшую скрытую ноту в своём искусстве, вибрирующую в почти недостижимых эфирах. Мальчик так красив и хорош, что с легкою модификацией его не трудно превратить в девушку. Всё у него выхолено, вынежено и промыто душистым елеем. На тонкой шее – драгоценное ожерелье. Волосы обрамляют лицо с женственным изяществом. По всему телу разлита бесконечная слабость опять-таки неземного херувима. Глаза идеализированы до бесконечности. Если Рембрандт всем существом своим, тяжелым и многодумным, с трагическим разладом в душе, проистекавшим из противоречия двух боровшихся внутри его культур, давал в своём искусстве, равно как и в своей жизни, могучую строфу духа, то сын его в этом отношении не имел самостоятельного веса. Он являлся лишь гармоническим воспоминанием в психологическом инвентаре художника. Для самого себя Титус, может быть, и ничего не значил. Он жил почти до конца при отце, служил Рембрандту постоянною моделью, не вносил никаких тревог в новую семейную обстановку художника и Гендриккии Стоффельс, всеми ласкаемый и всеми любимый. Роман же его с двоюродною сестрою, как мы уже знаем, был чрезвычайно краткосрочен, прерванный в самом начале. Человеку этому не суждено было быть обитателем земли. Это чувствуется по всем его портретам. Венский портрет 1656 года, наряду с только что рассмотренным, поддерживает впечатление всё той же бестелесности и хрупкости создания. Титус представлен читающим, всё в шапке, не покидающей его головы. На этот раз шапка отодвинута на затылок, и клочок белокуро-рыжего леса сбежал на плечо юноши. Юноша читает с восхищением, лицо его выражает сияющую захваченность, с пятнышком яркого солнечного света на лбу. Рука Титуса наследственно тяжела, но всё прочее полно женственно-мужского очарования. Элемент мужественности берется здесь только номинально, только с общего впечатления от портрета, потому что внимательный анализ не открывает в образе Титуса никаких активно мужественных свойств. Нельзя сомневаться в том, что сын Рембрандта страдал разными недугами, и женитьба ещё более ослабила организм его, шедший к истощению и разрушению. Херувимы не призваны к тяготам и трудам супружеского быта.