Рембрандт - Аким Волынский

Мы имеем несколько портретов Саскии, исполненных графически. Рисунок, хранящийся в берлинском кабинете гравюр, изображает Саскию молодою женщиною в широкополой соломенной шляпе, через несколько дней после свадьбы. Она слегка прислонилась на левую руку. Милое лицо задумчиво и нежно. Правая рука оперлась на стол или баллюстраду и держит цветок. Это, может быть, один из пленительнейших портретов Саскии, полный поэзии и очарования. Есть что-то особенно умилительное в этом жесте прислоненности, повторяющемся в других офортах не раз. Рембрандт очевидно хотел оттенить вдумчивость женщины, молодой и красивой, вышедшей из богатой семьи, но навсегда сохранившей в себе черту интеллектуальной возвышенности, в иудейском духе. Мы уже говорили о красоте этой женщины. В живописи красота эта выступает со всеми нюансами реальности, которые позволяют нам назвать её симпатичною, но и – только. В графическом же начертании её образ, особенно в некоторых офортах, восхительно мил. В другом рисунке, сделанном пером, Саския сидит у окна, в белом переднике, перед раскрытою большою книгою, перед Библией. Опять она облокотила голову об левую руку и, повернув лицо к зрителю, задумалась. Вот как Рембрандт понимал жену свою в первые дни супружеской с нею жизни. Он взял [её] серьезным, почти богомольным существом. В дальнейшем ходе событий, в процессе материнства и семейной жизни, Саския осуетилась. Художник постоянно прибегал к ней, как к модели, писал с неё портрет, вводил её в сложные композиции и, судя по веселой дрезденской картине, не раз вовлекал её в пирушки и шумные развлечения, чтобы не отстать от веселого габимного потока Амстердама. Всё это едва ли было в натуре скромной женщины, и в дошедших до нас офортах Саския сохраняет природные черты серьезности, может быть, даже и сосредоточенности. Особенно замечателен офорт 1635 года. Видны только голова и рука Саскии. Голова опять прислонилась, на этот раз, к правой руке. Обозначен каждый мускул одной кисти, положение пальцев представлено с несравненным мастерством. Если изображением руки можно выразить чуть ли ни самую мысль, то это сделано в изумительном офорте, по своей гениальности не уступающем лучшим перлам Леонардо да Винчи. Но какая перед нами голова! Мягкие и нежные волосы, вьющимися прядями, спустились на плечи. Они прикрыты вуалью. Если бы эта женщина была ортодоксальною еврейкою, не тронутою ассимиляцией, она после замужества надела бы парик. Но выйдя из габимной среды и будучи, по всем вероятиям, даже крещеною, Саския в безотчетном атавизме прикрывает волосы тонким тюлем. Можно на несколько секунд остановиться на этом моменте. В каких целях еврейские женщины в самый день свадьбы обрезывают волосы и затем носят постоянно парик? Прежде всего ясно, что волосам тут придается особенно большое значение. Обрезать волосы – это имеет совершенно определенный смысл, как вообще обрезание в еврейском ритуале. Обрезывается крайняя плоть телесной стихии – то именно, что делает эту стихию особенно острою и наклонною к злоупотреблениям и излишествам. Девушка может заплести косы на затылке, или взбить кверху прическу, или распустить волосы пышной волной по плечам, в движениях естественного кокетства. В таком виде она является частью растительного мира, соблазнительного и безответственного. Она шелестит от малейшего ветерка вместе с цветами и травами. Но вот стихия ограничена и девушка становится ответственным существом. Так многодумно смотрит на задачу замужества еврейский народ. Женщина входит в функциональный период существования, и элемент безответственно играющей красоты уступает место разумной жизни, исполненной прозаических забот. У некоторых других народов та же мысль выражена в более элементарном стремлении обезобразить женщину, чтобы тем гарантировать её верность мужу и серьезную трудоспособность. Так в недавнюю старину японки после замужества выбривали брови, как это делалось итальянками quattrocento[66], а также покрывали зубы черным лаком. При улыбке рот женщины казался зияющей дырой. У евреев же мотив этот углублен и спиритуализирован. Женщина отнюдь не уродуется, а только врамляется со всеми своими чарами в новую многотрудную колею.