Рембрандт - Аким Волынский

Портрет 1648 года, из коллекции графа Спенсера, дает нам конкретное представление о Титусе, когда ему было всего только восемь лет. Мальчик красив и восхитителен. Личико его является сочетанием черт отца и матери, изумительно сохраняя особенности семитического типа, с женственным оттенком. Эта женственная прелесть подчеркивается на портрете ленточкою, придерживающею кудри его волос. Волосики совсем материнские – мягкие, белокурые, вьющиеся особенно на висках, длинные и довольно богатые. Рембрандт нарядил его большою открытою шляпой, загнутой и надетой назад. Лоб мягкий и широкий, из-под которого большие, интеллигентные и оживленные глаза глядят спокойно. Весь овал лица мягкий и бескостный. Костюм обычно детский, с украшениями и добавлениями сообразно возрасту ребенка. Красивый мальчик был благодатным сюжетом для различных живописных экспериментов отца. Так мы имеем его изображенным пышным эфебом, в шлеме и латах, или же Афиною Палладою, как называет эту картину эрмитажный каталог старой и новой редакции. Тут же в Эрмитаже мы находим ещё два изображения Титуса, из которых одно включено в картину, представляющую обвинение Иосифа женою Пентефрия, а другое показывает Титуса двадцатилетним юношей, со всеми характеристическими чертами отца, но с лицом худшим, исчезающим, болезненно интеллектуальным, на котором особенно рельефно выделяются большие глаза. Это был сам Рембрандт, умягченный и уменьшенный в теле, без выспренной гениальности художника, который, однако, стремится узреть в юноше что-то выдающееся в близком ему особенном каком-то стиле. На имеющемся у нас офорте Мосолова выгравирован каждый волосок богатой шевелюры и лицу придана тяжкость внутренней какой-то трагедии, слишком преждевременной для столь юного возраста. Грубоватая игла Мосолова, может быть, утрировала это выражение, более мягкое в оригинале. Что Титус был юношей женственно-пластичным и при том слабосильным, мы видим особенно ясно из картины, нами упомянутой, с изображением жены Пентефрия, особенно из берлинского её варианта. На Эрмитажной картине Иосиф-Титус мягко сложил руки на поясе, с светящеюся полуулыбкою на лице. Тело его производит впечатление ослабевшей струны. Вся умильная беспорочность фантазии благовоспитанного юноши здесь налицо. Нельзя проще и тоньше показать существо семитической стыдливости, когда воображение даже не задето соблазном, когда оно, чуждое искушениям, являет собою эротическую пустоту. Юноша стоит у самой постели почти равнодушный и безучастный. В берлинском варианте имеется несколько отличительных нюансов. Юноша поднял глаза к небу и руку в клятвенном жесте открытою к зрителю ладонью, совсем по-еврейски. Такие мелочи иногда документируют больше, чем иная страница записанной исторической хроники. Изображая своего мальчика, Рембрандт сознательно или бессознательно вносил в образ оттенки семитический психологии.