Рембрандт - Аким Волынский

Наконец, питтсбургский портрет 1636 года. Опять Саския в чудесном облике Есфири, если наша догадка верна. На лице уже триумфальное выражение. Великая задача исполнена. Враг повержен и народ спасен. Её голову покрывает праздничная восточная фата. Волна фаты ударилась о плечо и разбилась на складки, чудесные и поющие. Эта небольшая подробность стоит целой страницы эпического описания. Это как бы клочок библейского текста в терминах изобразительного искусства. Пляшущая на плече фата, как брызги пены на камне, от набежавшей волны, ритмически согласована с общим контуром неподражаемо склоненной головы. Волосы расчесаны заботливою рукою, нежно вьющимися прядями, и украшены отдельным пером, без шляпы с величайшим вкусом. Тут было счастливое наитие со стороны художника, или посторонний совет и помощь. Но закругляющееся перо прелестно, изумительно посажено и вместе скромно. Ожерелье опять иного типа, на этот раз с медальоном. В ушах грушевидные серьги. По-видимому, запас драгоценностей у Саскии был велик. Лицо представляет собою апофеоз чисто еврейской женственности, в одном из её великолепных типов. Иные лица имеют кругло завершенный рисунок, другие – овальны или строги. Лица эти обыкновенно принадлежат брюнеткам и представляются как бы замкнутыми в себе, обособленными от других. Ходят такие женщины закрытыми коробками, обольстительные, но не искусительные в общеевропейском смысле этого слова. Но лицо Саскии на этом портрете не таково. Это лицо блондинки, мягко сливающееся с окружающим миром и ему не противоречащее. Между ним и соседнею средою протянулся невидимый мост и установлена прочная связь. Но в глазах Есфири играет и огонек оправданного злорадства и некоторого внутреннего превосходства. Как бы ни сближалась она с персидскою габимою, полного слияния тут нет и быть не может. Саския тоже не сливалась с амстердамским обществом, окончательно высоко держала над ним свою голову, хотя в душе своей она претворила немало элементов местной культуры. Голова её на портрете склонена замечательно удачно в композиционном отношении. Предоставленный свободе и естественной тяжести головной убор слева располагается успокоительною вертикалью, приятно контрастируя с живописным беспорядком правой стороны. В глубоком художественном изображении всё, всякая мелочь, приобретает символическое значение. В «Тайной Вечере» Леонардо да Винчи руки Христа дают идейный контраст, о котором нам приходилось говорить немало. Но костюмы на апостолах, всё-таки, только декоративны, при всей склонности художника всё оживлять и одухотворять. Рембрандт же достиг в этом отношении поразительной виртуозности. Мертвая фата живет и играет у него, как руки у миланского мастера, как часть материального мира, сливающегося с духом в некое единое целое.

Имеется немало апокрифических портретов Саскии, на которых мы останавливаться не будем. Они относятся к тем же тридцатым годам, но и ничего не прибавляют к общей характеристике занимающего нас образа. Так, например, лондонский портрет Эдмонда Дэвиса со светлым вырезом на груди, отдаленно напоминающим Джиоконду, сам по себе великолепен, хотя и можно было бы пожелать на лице несколько более разнообразной светотени. Глаза сверкают неподвижно и кукольно. В лице мало интеллектуальной тонкости и иудаистической экспрессивности. Вообще портрет эффектен и, при резкой контрастности света и тени, действует на глаз ослепляющим гипнозом. Но, выиграв в эффектности, портрет проиграл в интересе и глубине. Туалетное зеркало, перед которым сидит Саския, почти не чувствуется в картине. Стиль Рембрандта сохранен, но рембрандтовского огня и волшебной проницательности не чувствуешь. Портрет также относится к Рембрандту, как Лунин к Леонардо да Винчи.

28 июня 1924 года

Красный цветок