Рембрандт - Аким Волынский

Обращаясь к еврейской женщине, мы думаем, скорее, о колосьях ржи, которыми хотелось бы украсить пленительную Руфь. Таким колосом, спелым и слегка гнущимся вперед, представляется нам и Саския в своей тяжелой и плодоносной грации. Но это уже злак, а не цветок, для общественной среды, для питания человечества, а не для услаждения его теми или иными поверхностными утехами. Еврейская женщина – это просто хлеб, насущный и необходимый. Ещё и ещё раз повторяю, что, говоря «еврейка», мы имеем в виду женщину еврейского типа не в узко этнологическом смысле слова, но в общечеловеческом значении представляемых ею свойств духа. И тут, в этом пункте, еврейская женщина, пусть и лишенная некоторых эстетических очарований, имеет примат перед всеми другими женщинами мира. Каждая европейская женщина должна время от времени становиться еврейкою, снять кружевные мантильи, юбки с воланами из валансьен, собрать завитые волосы, выпростанные из всех своих призрачных великолепий, взять ребенка на руки или подойти к плите, или вечером обнаженным колосом лечь в постель. Женский мир во всём свете постоянно иудаизируется в своём стремлении исполнить своё природное назначение. Вот почему Флоры Рембрандта так плохо ему удались: тут он бесконечно уступает творцу primaria[64] и всему сонму итальянских художников раннего и позднего ренессанса.

Но что такое колос, с наливающимся в нём зерном? Это есть нечто, прежде всего, функционирующее. Выше мы подробно разобрали прославленную дрезденскую картину дуэтного кутежа, где Саския представлена на коленях у Рембрандта. Картина кажется поверхностною, декламационною и лишенною очарования, потому что художником в ней нарушен принцип естественного функционирования, свойственного еврейской женщине. Еврейский женский поцелуй – поцелуй функциональный и хлебный. Это не поцелуй гетеры или вакханки. На лондонской картине, из Букингемского дворца, где Саския примеряет серьгу перед зеркалом, натуральность не нарушена и потому впечатление от неё глубоко и значительно. Всё деловито, серьезно, всё функционирует в духе расы, в психологической полноте почти иератического момента. Картина субботняя, несмотря на туалетное зеркало. Но вот перед нами два замечательных портрета, связанных между собою преемством годов и настроений. Один из них, из коллекции графа Мейера, представляет изумительный pendant[65] вышеразобранному портрету из собрания лорда Эльджина. Там Саския представлена девушкой поцелуйного периода, во всей влаге первой ласки. Здесь она перед нами в первых обнажениях своих от льда девственности. Это уже настоящая женщина, с функционирующими поцелуями, с горячими супружескими объятиями и ласками. В этой женщине всё одновременно и иератично, и сексуально, в старом типе священных храмовых поцелуев. Нельзя себе представить большего разоблачения секретов иудаизма, чем этот гениальный портрет. Это женщина честного не оскверненного ложа, наливающийся колос человечества, – восставшая, чтобы лечь в подвижническом чувстве будущей матери. За семь лет супружества Саския имела пятеро детей. Она тяжко и добросовестно носила бремя супружества, почти не выходя из благословенного состояния. С точки зрения европейской габимы, такая участь достойна пренебрежительного сожаления, направляемого и к мужу и к жене. Самое состояние беременности европейская женщина стыдливо скрывает, и нередко им шокируется даже и сам муж. Ничего подобного не знает еврейская семья. Иметь как можно больше детей – это и есть настоящее небесное благословение. Воспроизводясь, колос умножается, и чем урожайнее, тем лучше. Еврей ближе и вечной правде, чем новоарийские народности, с их эротическим и социально-экономическим мальтузианством. Очень хорошо, когда в еврейской семье чувствуется много-много хлеба. Детишки растут, как колосики, всё выше и выше, чтобы образовать впоследствии золотое волнующееся поле. Поле колосится беспрепятственно во всякую погоду и при всеобщем одобрении. А еврейская Саския не устает в своих хлебных поцелуях.

27 июня 1924 года