Рембрандт - Аким Волынский

Рембрандт на своей картине владеет всем вниманием зрителя единолично, в царственном одиночестве духа. У Ходовецкого на первом плане семья, всё собою покрывающая и закрывающая. Художника надо искать где-то в стороне, в углу, где он ютится какою-то симпатичной мышкой. Весь берлинский бюргерский быт тех времен дан в превосходном изображении. И можно легко себе представить широкую популярность этого офорта в филистерски-семейственной и пивной Германии XVIII века, где спекулятивная мысль и интимный быт сплелись между собою в один своеобразный клубок. Но это же время было эпохою бури и натиска, «Вертера» и молодого Гёте. Офорт Рембрандта глядит в совсем иные миры. По своему основному источнику он даже не произведение северо-германского духа, в его голландском отподоблении. Рембрандт ни раз изображал себя в кругу семьи, вместе с Саскией и в разных других сочетаниях. Но никогда семья не получала у него характера сантиментального господства над душевным миром её главы. Да и еврейская семья в целом, при исключительной крепости соединяющих её связей, сама по себе является ничем иным, как трудовою общиною, компактным рычагом для борьбы с окружающим миром. Много в ней пиететной сладости, но нет слащавости. Есть сахар, но нет сахарина. Никогда в ней волевой мотив родительской опеки не пропадает, не растворяется в нежной созерцательности. И нельзя даже себе представить такого момента, когда Рембрандт растаял бы в окружающей среде. Да и ближайшая среда его, Саския, Гертген, Диркс, Гендриккия Стоффельс, Титус и Корнелия – все они были рабочие люди, люди трудового союза, во всех смыслах слова, вплоть до контрактных взаимообязательств, связывающих юридическими отношениями. Тут кремень чисто иудейский, делающий в столкновениях огонь и искры. Не то совсем у Ходовецкого. Он без шапки, как настоящий европейский человек, чувствующий себя не в походе, а в тепле, в довольстве, в домашнем уюте. Нельзя и представить себе Ходовецкого надевшим шляпу в комнате, как нельзя её и представить себе на кёнигсбергском Канте. Еврейский гений всегда в шапке, а немцы – бесшапочно гениальный народ, всегда творящий свой домашний очаг, из самой войны выхватывающий горящие головни для этого очага. Громадным лопухом вырастает немецкая семья, как в офорте Ходовецкого, захватывая всю индивидуальную жизнь, топя её в заботливом уходе, глуша поцелуями и постоянно язвя недугами. Весь героизм тевтонского духа совершенно погиб бы в сладких лианах семейно-бюргерского быта, не будь катаклизмов войны, туда спасается от своих тенет германская предприимчивость. Отсюда, может быть, и страшная furor teutonicus[58], поражающая мир своим дьявольским величием. А евреи воевать не умеют, не могут и не будут воевать, ни в каких дальнейших веках.

17 июня 1924 года

Базан