Рембрандт - Аким Волынский

Рембрандт изобразил себя в 1645 году рисующим у окна, за столом. Известный английский график, друг Уистлера и рембрандтовед, Сеймур Гаден, относит этот портрет к тому времени, когда Рембрандт гостил в имении бургомистра Сикса, по смерти своей жены Саскии. Мы имеем дело с шедевром и с одним из замечательных произведений человеческой графики. В собрании Ровинского мы находим несколько оттисков с этой доски. Художник сидит у окна. Широкий боковой свет заливает всю его правую сторону. Обыкновенно, в картинах и офортах Рембрандта, мы не знаем, откуда именно берется освещение картины. Здесь источник его дан ясно и реально. Идеологической магии никакой. Имея в виду совокупность признаков, определяющую характер в целом, я не могу пройти молчанием одну деталь. Толстая книга, на которой рисует Рембрандт, повернута своим корешком к его правой руке. Это могло произойти и случайно. Встречаясь, однако, с таким положением книги во многих картинах Рембрандта, особенно при изображении читающих старых женщин, приводишь невольно это обстоятельство в связь с фактом, что именно так лежит закрытая книга перед человеком, если мы имеем дело с еврейским текстом, печатанным справа налево. Между бумагою и книгою лежит довольно толстый постамент, по всей вероятности, гравировальной доски. Стол покрыт тяжелой скатертью. Такова обстановка всей композиции. Сразу художник дает нам нечто графически законченное и солидное в рисунке. С левой стороны мрак густой и черный. Но доска, бумага, корешок книги, руки и костюм купаются в мягком, ровном интенсивно распределенном свете. Особенно приятное впечатление производят руки. Кисти видны только частично, но глаз ощущает их насыщенность творческой жизнью, непрерывающейся ни на миг деятельностью. В правой руке рисовальный карандаш. Рембрандт оторвался глазами от бумаги и задумался. Карандаш остановился как бы в ожидании, в секундной паузе, которая должна разрешиться новым приливом фантазии и мысли. Такие паузы знает всякое искусство и всякое его произведение In stat una scendi[57]. Пальцы плотно и компактно собрались в волевой комок и застыли на месте. Это передано Рембрандтом с изумительным мастерством, и от одной мелочи вся картина приобрела характер такой устойчивой, такой понятной реалистичности. Несмотря на совершенство в обработке лица и разных других частей офорта, смотришь именно в эту точку, не отрываясь от неё ни на секунду. Вы можете закрыть весь офорт, но если сохранится эта единственная деталь, то по ней тотчас же восстановится в воображении всё остальное. Нечто подобное мы имеем в «Тайной Вечере» Леонардо да Винчи, где, если оставить только руки, картина вырисовывается перед глазами сама собою. Но у Леонардо руки апостолов видны во всём рисунке, во всей приданной им экспрессии и во всём объеме, здесь же мы имеем только фрагмент руки. Но фрагмент этот пульсирует самодовлеющей жизнью. Над левою рукою высунулась чистая белая рубаха. Опять-таки ничтожнейшая подробность в офорте, но она тоже содействует цельному и гармоническому впечатлению от всего произведения. Офорт при контрастных световых аффектах необыкновенно чист, празднично торжественен, строг и прост в своей профессиональной сюжетности. Корпус расположился в собранном полукруге, в трудовой позе. Можно забыть о всякой выставочное™, смотря на этот портрет, хотя изображение принадлежит игле самого художника: никакого оборота на себя, никакой оглядки, во всем естественная и спокойная правда и устремленность всего выражения от себя лично вперед. Лицо ещё достаточно молодое и крепкое, несмотря на то, что над художником уже пронеслась буря первого тяжкого испытания. Подбородок, рот, глаза и лоб в многочисленных складках, всё пронизано серьезностью и торжественностью работы. О глазах почти трудно говорить, за недостатком слов, определяющих точно и четко их выражение. Их объяла какая-то грусть, но грусть эта как бы промокла в нежнейшей влаге. Эго сочетание темного зрачка с белым светлым яблоком глаза производит волнующее впечатление. На вас глядит вся его белизна, снежная его светоносность – именно не зрачек, как у всякого другого художника. И замечательная вещь, сколько бы раз вы не изучали этот офорт, вы всё время кидаетесь от руки к глазам и от глаз к руке. Тут всё весь дух, вся сущность гениального произведения. Целое живет в двух отдельных частях, как змея живет и в отрубленном куске.