Разные лица - Семён Работников (1987)

И все же однажды его напугали чуть ли не до смерти. Герасим работал ночным сторожем, обходил село и выбивал на подвешенном к столбу лемехе часы: одиннадцать, двенадцать, час, два. До утра он не дотягивал и шел спать. В августовскую темную ночь, когда Герасим только что пробил двенадцать раз и хотел уходить от столба, на котором покачивался лемех, позади послышался шорох. Старик оглянулся — неподалеку махало крыльями белое привидение. Герасим упал на колени, успев сказать одно слово:

— Грешен, — да так и остался стоять.

Перепугавшаяся за старика девушка, а это она изображала привидение, накрывшись простынью, крикнула парням. Те подошли, подняли Герасима и под руки повели домой.

— Ох, ребята! — бормотал Герасим, качая бородой. — Что видел я. Вам в жисть такое не увидеть. По мою душу черт приходил, но почему-то в бабьем обличий.

Но и этот случай не изменил Герасима.

Егор находил в своей миске то таракана, то мочалу, а в сапогах — мышей, лягушек и догадывался, чьих это рук дело.

В конце концов терпение Егора лопнуло.

— Не могу я больше жить так, Марья, не могу. Рука зудит дать ему как следует. Но не хочу я об него руки марать. Пошли в мою деревню. Мать у меня золотая, нам не помешает. Или буду в поселке комнату просить.

— А куда я отца дену?

— Какой это отец!

— Какой-никакой, а отец. И бросать мне его — перед людьми срам.

В тот же день Егор собрал пожитки и перенес в свою деревню.

А Марья, осунувшаяся и постаревшая сразу на несколько лет, хлопотала по хозяйству и старалась делать вид, что ничего не произошло. Герасим ликовал, брал метлу и мел проулок, траву перед домом, как бы заметая следы зятя.

— Рази это мужик? Так, замухрыжка. Едри его в корень. Один звук, скворец. Давно до него добирался. Хорошо, что ушел. А то бы я ему!.. В навозной куче, чай, отыскала.

Марья, шедшая в это время с подойником со двора, покраснела, будто ее обдали паром.

— Ну, разбил нас? Доволен? Радуйся! Кого я нашла? А это уж не твоего ума дело. Ты весь белый свет ненавидишь. Но только по-твоему не будет, все равно я с ним жить стану.

— Иди беги за ним, как собачонка! Иди живи там. Бросай отца. От теперешних детей ждать добра нечего.

— Тебе ли говорить о добре?!

— Давай срами родителя…

Марья не бросила отца и не ушла жить к Егору, но каждый вечер, придя с работы и управившись по хозяйству, если стояла ведренная погода, набрасывала на голову нарядный платок и уходила за село.

Егор по-прежнему работал плотником в поселке, хотя теперь путь его значительно удлинился. Там, где дорога ближе подходила к селу, они и виделись. Марья приходила на свиданья к мужу не с пустыми руками, приносила топленого молока, сдобных булок. А Егор дарил жене подарки, купленные в поселковом магазине.

Чтобы не попасться людям на глаза, они уходили в рожь, раскладывали еду и ели, глядя на закат, в мыслях угадывая погоду на завтра — ведро или дождь, увидятся они или нет. А потом Егор обнимал жену. Они вдыхали запахи земли и поспевающей ржи, укрывшей их и перекатывающейся над ними, слышали перезвон кузнечиков и крик дергача то далекий, то совсем близкий, видели в вышине звезды.

— Как бездомные мы с тобой, — сетовала она.

— А может, Марья, так и лучше, — утешал ее Егор. — Словно ты не жена мне, а все еще невеста. И каждый вечер ходим на свиданья.

Женившись, Егор стал звать ее Марьей. Русские крестьянки после замужества быстро стареют.

Как они ни прятались от человеческого глаза, их все же замечали. Одни шли мимо, отвернувшись, чтобы не смущать, другие, поозорней, вступали в разговор.

— Ты бы, Марья, заместо-то бидона с молоком охапочку бы сена из дома захватывала.

— Они так любят друг друга, что им и земля пухом кажется, — говорил второй.

Марья глядела поверх ржи.

— Ушли, зубоскалы проклятые. Им бы только посмеяться.

— Чай, ты мне не полюбовница, а жена, — утешал ее Егор.