Разные лица - Семён Работников (1987)

Запахло жильем. С каждым шагом слышнее голоса собак, и вот она уже у самой Егоровой деревни. Первый к ней посад чернел задами изб и дворов, а второй за ним светился окнами. Здесь, как и в ее селе, кричали грачи на ветлах, обживая гнезда.

Егор сидел за столом, дул в блюдечко с чаем, о его ноги терся кот, он бросал ему куски смоченного в молоке хлеба, кот съедал и снова в знак признательности припадал к ногам хозяина. Старуха-мать лежала на печи и с удивлением смотрела на невестку, прошагавшую в сумерках по раскисшей дороге пять верст.

— Тятя помер, — сказала Марья и заплакала.

— Когда? — спросил Егор.

— Нынче.

Егор, конечно, не очень огорчился из-за смерти тестя, но и не выказал радости: как-никак, умер человек.

— Что ж, надо хоронить, — сказал он и начал одеваться.

Старуха на печи закрестилась:

— Прими, господи, с миром душу новопреставленного раба твоего Герасима и прости ему в погрешениях, вольных же и невольных.

Затем будничным тоном обратилась к невестке:

— Ты как, касатка, овраг-то перешла. Воды, чай, полно в нем?

— Да вот немного измокла, — Марья показала на мокрый подол.

— Раздевайся, чайку испей, согрейся.

Старуха, кряхтя и охая, слезла с печи, и они с Марьей сели пить чай. Егор, уже обувшись и одевшись, сидел у двери на стуле, курил и ждал жену.

Обратная дорога в сплошной темноте была вдвоем совсем нестрашной. Весна как будто ближе подступила к ним, подошла к самому сердцу. Слышно, как уплотнялся снег на поле, как разговаривали ручьи, а воздух был насыщен запахами тополевых почек, прелой соломы и земли. Воды в овраге еще больше прибавилось, и она уже перекатывалась через бревно. Но Егор держал Марью за руку, и они благополучно миновали овраг.

Егор, подходя к селу, подумывал, а не выкинул ли Герасим какую-нибудь злую шутку. Отворят дверь, а он встанет и скажет: «Схоронить меня хотели? Хрен вам в душу. Я еще вас переживу. Я еще потешусь над вами».

— Иди первый. Я боюсь, — сказала Марья, отперев дверь.

— Чего бояться! — Егор шагнул за порог.

Зажгли свет. Нет, Герасим не встал, он лежал тихо и смирно, отыграв свое, и тут даже Егор опечалился, а Марья расплакалась навзрыд, коря себя и за неуместную радость и за то, что не всегда была внимательна к отцу.

Разве может кто-то помешать любви?! Нет, не особо мешал им Герасим. Хотя без него жить им, конечно, легче. Не надо Егору в грязь и стужу топать в один конец шесть километров, теперь в оба конца приходилось шагать меньше, не успеет выкурить цигарку, как вон он уже поселок, мигает электрическим светом на столбах. Не надо Марье бегать на свидания к собственному мужу. Живут они под одной крышей, спят под одним одеялом.

Живут они вместе год, другой, третий…

Народ стал удивляться. Марья — баба ядреная, носить бы ей каждый год по младенцу, но ходит порожняя. Любопытство сдержать было нельзя, и Марью дотошно допросили:

— Что, Марья, чай, пора и детками обзаводиться. Не по двадцать лет обоим. Надо спешить. Теперь вас никто не вспугнет. Спите за двумя запорами.

— Да, да, — загалдели вокруг. — Надо деток. Какая жизнь без детей? Для кого и живем!

— Накопи богатства гору — все прахом пойдет. А живой человек, после себя оставленный, — вот это настоящее богатство!

— Истинно, истинно так.

— Да что вы толкуете, бабы! — с тоской сказала Марья. — Вы на самое больное место давите. Я бы с превеликой душой… Но когда, верно, могла — береглась. Из меня все живое вышло, одно мертвое осталось.

Утолив любопытство, бабы ее успокоили:

— Не огорчайся. Будут у тебя дети. Бывает, нет-нет, а потом вдруг посыпятся, как горошины из дырявого мешка.

Но детей у Егора с Марьей так и не стало.