Разные лица - Семён Работников (1987)

Мужичонка вначале погрузил губы и нос в пиво, утерся ладонью и не спеша принялся за еду. Ефим тоже ел.

— Как тебя звать? — спросил он его.

— Рудольф, — слегка хриплым голосом ответил мужичонка.

— Ты что, не русский?

— Русский.

— А почему у тебя такое имя?

— Об этом надо родителей спросить, — хрипел Рудольф. — Они у меня с претензией на образованность были.

— Меня же вот дремучим именем наградили — Ефим. Но я так понимаю, лучше быть Ефимом, чем Рудольфом. Впрочем, не в имени суть. Хоть горшком называй, только в печь не сажай.

Они выпили по кружке, опорожнили тарелки и потягивали вторую кружку пива. От пива Рудольф раздулся, как клещ.

— Вот что, Рудольф. Работы ты не боишься? — спросил Ефим.

— Не боюсь.

— Можешь пасти и за скотиной ходить?

— Не пробовал. Но смогу.

— Хочу предложить тебе поехать со мной. Есть тут в десяти верстах небольшая деревушка Манино. Там я живу и бригадирствую. Будешь работать — станешь жить… И еще, Рудольф, хочешь — женись на моей сестре, ежели, конечно, понравитесь друг другу.

Рудольф даже покачнулся на стуле. Он ожидал чего угодно, но только не этого, — и работу ему предлагают, и жену. Он шмыгнул носом и промолчал. А Ефим, чувствуя себя неловко, продолжал:

— Ты не подумай что худого. Она девушка… Только, только у ней на глазу бельмо. Ну да ты сам увидишь.

Через десять минут они уже сидели на телеге и ехали по булыжному шоссе. Миновали последние станционные домики, свернули на обочину, стало мягко, и можно было говорить.

— Жалко мне сестру, — рассказывал Ефим. — Жизнь у нее такая, что можно позавидовать корове. Одно для нее спасение — привязалась к племянникам, моим детям, их у меня трое. Я тебя не на баловство везу, этого я не потерплю. Чтобы все по закону. Понравитесь — в сельсовет, не понравитесь — как хотите…

И так он напугал Рудольфа, что тот стал выказывать беспокойство, елозил на телеге, будто собирался спрыгнуть в кусты. «Завезет в тмутаракань, закрепостит — и прости-прощай вольная жизнь», — волновался Рудольф. Но любопытно ему было взглянуть, что за уродину сватают.

Лошадь, где рысью, где шагом, незаметно довезла их до Манина, и первым человеком, которого они увидели, была Любаха, собиравшая с племянниками по опушке грибы.

— Да вот она, — указал Ефим.

Рудольф даже привстал на телеге — такая красивая девушка гуляла с детьми по опушке, время от времени нагибаясь к земле своим гибким станом, и столько было вокруг нее красоты: резвящиеся дети, выбежавшие из леса на опушку молодые ели, которые словно тоже хотели посмотреть, что происходит тут, и весь этот румяный, обожженный солнцем бугор…

Рудольф оказался строптивым зятем. Месяц-другой он работал исправно, вставал на заре и, наскоро поев, выгонял табун. Ефим часто навещал его, они садились на взгорок, курили и разговаривали о чем-нибудь. Но вдруг, точно шлея попадала под хвост, Рудольф бросал работу и загуливал, иногда на целую неделю, — и тогда Ефиму хотелось задушить его.

В августе Ефим подсчитывал стога. Несколько десятков их возвышалось вокруг Манина, напоминая цыганские шатры. Хватит с избытком и колхозным коровам и своим, можно не трястись над каждым клочком, а давать щедро, сколько нужно коровьей утробе. Для колхозников поставлены поближе ко двору. Зимой на санках или на себе принести беремя — пять минут. Колхозные разбросаны по всем угодьям. Всю зиму, начиная с дальних, их будут перевозить к скотному двору.