Разные лица - Семён Работников (1987)

Наконец Ефим и сам заметил, что все сроки минули. Надо еще разбить валки. Женщины, отдохнув, принялись за работу, одни брали траву охапками и трусили по кошенине, другие раскидывали концом косья. Лезвие косы, поймав солнце, слепило глаза.

Люди не завтракали, и Ефим спешил, сажал свою бригаду на телегу и гнал застоявшуюся лошадь назад в деревню. Телега тряслась, звенели косы, женщины подпрыгивали, слова, если кто-то говорил, разрывались и то же как бы громыхали.

— Тпру! — осаживал Ефим лошадь посреди деревни. — До одиннадцати часов, бабы. А там сено ворошить.

С матерью, женой и сестрой Ефим шел завтракать. В такое время ели на скорую руку, больше молочное — творог, кислое молоко, сметану, в жару оно и хорошо, по целой неделе не топили печь, не управлялись по дому. Грязновато, но ничего, время такое, которое упустить нельзя. Вёдро. Ни облачка. Сено сохнет за день.

Женщины собирались сами без всякого звонка у просторного дома Крутого. Без десяти одиннадцать, а все уже в сборе, успели поесть, бросить курам горсть зерна и немного отдохнуть. Вместо кос в руках у них грабли. Все немного принаряженные, потому что ворошить сено — работа не тяжелая и не грязная. Иногда кто-нибудь затягивал песню, вспомнив былое:

Чудный месяц плывет над рекою,

Все в объятии ночной тишины…

Одна сторона сена уже хорошо просохла. Женщины с Ефимом во главе ловко поддевали граблями и переворачивали на другую, еще сырую сторону. Ежели солнце и дальше будет так же жарить, к вечеру сено совсем высохнет, и можно метать стог. Ефим уже прикидывал, где его ставить.

После ворошения отправлялись на дойку, затем снова наступал короткий отдых, до того как падет на траву роса, сгребали сено, подтаскивали на волокушах к одному месту и ставили стог. Ефим сам укладывал сено, не доверяя никому, а женщины ему подавали. Стог получался не большой и не маленький, а такой, какой надо. Его долго и тщательно со всех сторон причесывали граблями. Напоследок Ефим где-нибудь неподалеку срубал четыре березки или ольхи, связывал маковками и клал крест-накрест на стог. Теперь не страшен никакой ветер, и стог простоит хоть до следующего лета. Будет верхний слой потихоньку темнеть от дождя, но никогда влага не проникнет внутрь. Хорошо подойти к такому стогу поздней осенью или зимой, выбрать подветренную сторону, надергать из-под низа сухого сена, сесть и закурить. Запах сена напомнит июльскую теплынь, как косили, ворошили, сгребали сухое сено и метали этот стог. А теперь все кругом переменилось, с низких туч моросит дождь или, шелестя, стелется поземка, наметая у стога сугроб.

Ефим не очень-то вдавался в размышления и воспоминания во время работы. Кончилось одно дело — поспешай на другое. Сметали стог — надо ехать на вечернюю дойку. Хоть и длинен летний день, но и он имеет предел. Доят уже в сумерках, при фонарях, молоко сливают во фляги и ставят в ледник. Вот и кончилась на сегодня работа. Сколько же может сделать человек! Но зато как болит тело. В пору бы только донести его до постели. Даже Ефим чувствует некоторую усталость. Как же вымотались женщины, нет, не жена с сестрой, эти молодые, а мать и ее подруги. Ведь им под шестьдесят. Но вида не подают, что устали, держатся. Потрудились не зря, шутка ли — целый стог сена!

Тихо. Деревня уже спала и не видела разлитой красоты летнего вечера. Горело на закате одинокое облако, и четко обозначились зубцы леса. Слышался скрип дергача в поспевающей ржи и металлический стук.

Ефим сидел верхом на доске у забора. Конец косья лежал на слеге, а сама коса — на бабке, вбитой в толстый чурбак. Окуная время от времени кончик молотка в жестяную банку с водой, Ефим вел косу от пятки к носу по бабке и слегка стучал по ней молотком, оттягивая, утоньшая железо. Отбита одна — брал другую. Через плечо глядела заря и отражалась в лезвии косы. Наконец все косы отбиты и висят в ряд на заборе. Можно теперь спать.