Разные лица - Семён Работников (1987)

— Борис Спиридонович, сделайте милость, откушайте у нас, не побрезгуйте… Только у нас водочки нет, и самогонку мы не гоним… Но коли хотите, я займу, достану, вон Петька сбегает. Петька!..

— Не надо, тетка Агрофена, — поморщился Мыльников. — А квитанции ты храни.

— Храню как зеницу ока.

В 53 году, после отмены налогов и упразднения должности налогового агента, Мыльников разобрал свой дом и перевез его в пригородную слободу.

Петька Шилов радовался, что Мыльников уезжает, потому что вместе с ним из деревни уходило что-то темное и страшное. Он с мальчишками пришел глядеть, как артель плотников ломает дом. Один мужчина бил изнутри по крыше колом, отрывал дранку, чтобы обнажить стропила и слеги, другие скатывали слеги вниз, потом спустили стропила. Выставили рамы и двери, и пометив бревна, начали раскатывать стены.

— Осторожно, осторожно! — говорил Мыльников, норовил броситься к бревну, поддержать его, но всякий раз на полпути останавливался.

Ломать — не строить. Дом разобрали за один день, погрузили на машины и увезли. Никто не вышел проститься с Мыльниковыми, хотя обычно, если кто-то уезжал, провожали чуть ли не всей деревней.

Долго взгляд Петьки Шилова натыкался на яму, оставшуюся от дома, как натыкается во рту язык на место, откуда вырвали больной зуб. Потом яма заросла крапивой.

Лет шесть Мыльникова не видели в деревне.

Девятнадцатилетним парнем Шилова призвали в армию. Он бы мог не идти на службу как единственный сын матери, возраст которой клонился к старости, но сам сходил в военкомат и напросился. Мать оставлять ему было жалко, но хотелось повидать белый свет. Да и как будут глядеть в деревне девки на парня, не отслужившего положенный срок в армии? Не будет ли им думаться: а не бракованный ли он? Нет уж, лучше отслужить свое, чтобы выглядеть нормальным в их глазах да и в своих тоже и не завидовать парням, которые, вернувшись со службы, начнут рассказывать: «Стою я в карауле, ночь, темь, и вдруг!..», а самому что-нибудь рассказать.

Мать понимала его и не задерживала дома.

— Иди. Христос с тобой! Дров мне на три года хватит. Хлеба немного получили, картошка нынче уродилась, овечки есть… Служи.

Служба Шилову досталась тяжелая, как говорят солдаты, — через день на ремень, через два на кухню. Вначале он выругал себя, что сам напросился, был бы он теперь дома, куда захотел — туда и шел, а тут торчи целый день на кухне и делай бабью работу. Но коли взялся за гуж, не говори, что не дюж, и Шилов терпел, пока не привык к службе.

К концу третьего года солдаты стали поговаривать о гражданской жизни, «гражданке», как они называли. С Шиловым большинство служило из деревень. Вести приходили неутешительные, жизнь в деревне, было понемногу поднимавшаяся вверх, вдруг остановилась, забуксовала и стала отступать назад. Незадолго до демобилизации Шилов получил письмо из дома. Письма писала под диктовку матери соседка, которая полностью сохраняла обороты ее речи. Тут были: ненаглядный мой сыночек, господь с тобой. Мать писала, что хоть ей очень хочется жить рядом с сыном, но она не удерживает его, что он может со службы уехать, куда захочет, что многие его товарищи уезжают. Председателем теперь у них Мыльников. Чай, помнишь его? На трудодни в прошлом году получили мало, а в этом, наверно, ничего не получат. Она как-нибудь проживет одна, немного ей надо. «Главное — чтоб ты у меня определился хорошо…»

Шилов скомкал и выбросил письмо. «Хватит этого тона, мать! — мысленно обращался он к ней. — У тебя взрослый сын, который не даст тебя в обиду! Я всегда смогу заработать, чтобы мы ни в чем не нуждались. Слышишь ты, старая?»

К ним в полк зачастили вербовщики. Они приглашали солдат на великие стройки Сибири, прельщая их романтикой и высокими заработками. Многие поехали, Шилов — не согласился, хотя, узнав, что он механизатор, вербовщики обхаживали его со всех сторон, суля чуть ли не золотые горы.