За решеткой - Никки Джеймс

Затем это случилось. Спина Бишопа выгнулась над кроватью, рука замерла под одеялом, все огромное тело задрожало. Беззвучный крик удовольствия прокатился по воздуху. Он не издал ни звука, но я все слышал. В моем воображении он кричал мое имя, пока его семя жарко изливалось между нашими телами. Его низкий баритон проникал в мою душу, просачивался по моим венам. Я зажмурился, когда мой член запульсировал словно в ответ.

Я в заднице. В абсолютной и беспросветной заднице.

Спеша взять себя в руки и зная, что надо уйти, я открыл глаза и замер как вкопанный, когда темные ониксовые глаза уставились на меня. Мое сердце сжалось. Правда была написана на моем лице — да и разве могло быть иначе? Мои щеки покраснели от чувства вины, я отпрянул на шаг, не зная, что делать. Я попался. Только Бог знает, какие выводы Бишоп сделает из этой ситуации.

Это ощущалось как повторение ситуации в Ай-Максе, и мой старый шрам чесался и пульсировал. Если Бишоп узнает, что я гей, если он хоть на секунду подумает, что я смотрел, как он дрочит, и наслаждался этим, то я труп. Неважно, сколько бы мер безопасности ни окружало этих заключенных, они найдут способ. Сломанный нос, подбитые глаза и проткнутые почки будут наименьшей из моих проблем.

Мои мысли и эмоции перемешались как в блендере, и я спешно ушел, не зная, что в меня вселилось.

Может, это страх или чувство вины, но я готов был поклясться, что пронизывающий взгляд Бишопа проследил за мной.

Оглядываясь назад, мне надо было придумать остроумную реплику или комментарий, повести себя так, будто в этом нет ничего страшного, или изобразить отвращение. Это позволило бы мне не выглядеть виноватым или возбужденным. Но я запаниковал и испортил возможность.

А так у меня оставалось двадцать минут до очередного пересчета, и я знал, что мне опять придется оказаться у камеры Бишопа. Я надеялся, что оргазм меня усыпит.

Через небольшой промежуток времени я уже не мог ждать дольше, потому что надо было делать пересчет. Я приблизился к камере Бишопа с липкими ладонями и пересохшим ртом. Я заглянул в его окно и обнаружил, что его кровать пустует. Нахмурившись, я просканировал камеру и едва не выпрыгнул из собственной шкуры, когда он как призрак появился у стены возле двери, где он стоял вне поля зрения.

Я отшатнулся, но его хриплый голос пригвоздил мои ноги к полу.

— Стой.

Наши взгляды встретились, и я не мог прочесть его стоические черты. Он был сердитым? Смертоносным? Понимающим? Пожалуйста, пусть он будет понимающим. Пожалуйста, пусть он не поймет правду по этой маленькой ошибке.

Мой бок ныл, и я стиснул зубы, чтобы не схватиться за него и не помассировать старую рану.

— Иди сюда.

По мне пронесся холодок, и я сделал шаг назад, увеличивая расстояние между нами. Это было глупо. Он за решеткой. Между нами стальной барьер. «Уйди, — говорил я себе. — Доложи о пересчете и дорабатывай свою смену».

— Мне надо доложиться, — промямлил я так, будто он заслуживал объяснения. Будто это оправдывало мое грохочущее сердце.

Прежде чем я сумел развернуться и сбежать, он заговорил снова:

— Мне надо кое-что сказать тебе, и ты совершенно точно не захочешь, чтобы я повышал голос, и услышали другие. Это не займет много времени, а потом можешь убежать и сообщать о своем пересчете. Прячься от меня, если тебе так хочется.

Я сглотнул ком в горле и расправил плечи, шагнув вперед и надеясь, что воздух вокруг меня не пропах страхом. Столько лет работы в системе, и я никогда не боялся мужчин за решеткой. Мой несчастливый инцидент в Ай-Максе сказался на мне сильнее, чем я был готов признать. Трэвис с удовольствием ткнул бы меня носом в это, так?

У окошка Бишопа я замер и ждал, плавая в этих бассейнах многогранных черных бриллиантов, пока он изучал каждый дюйм моего лица. Не будь я так выбит из колеи, я бы цеплялся за их красоту. А так мне сложно было не отвернуться.