Рембрандт - Аким Волынский

В том же 1629 году Рембрандт дал нам живописную картину на дереве: «божье – богово, кесарево – кесарю». Изображен притвор светлого и великолепного храма, с высокою мраморною колонною, украшенною фантастическою, сочиненною художником капителью. Архитектурная наивность Рембрандта сказалась здесь особенно ярко. Колонна ничего не поддерживает, являясь, скорее, обелиском, снабженным, почему-то акантовою капителью. Но эта наивная погрешность не вредит общему впечатлению, и в этом секрет художественного гения. Тут дана тайна эффекта от сопоставления двух величин: прямой, непотрясаемой вертикальности, с одной стороны, и неровных, колеблемых, сутулых и согбенных линий в живых человеческих фигурах, с другой стороны. Христос с театральным жестом, в неприятно декламационной позе, весь аффектированный, с дешевым ипокритством в приподнятой руке, стоит около группы евреев, с иконным нимбом вокруг головы. На искусительный вопрос о взаимоотношениях государства и церкви он дает компромиссно-пифийский ответ, мало идущий к незыблемости светлой высокой колонны, у которой стоит. Колонна как-то тверже и честнее его ответа. Кажется, что она именно освещает всю картину, а вовсе не смешное, молельное, радиальное сияние церковного нимба. Теократическому народу, без раздвоения мысли и морали, без двойной бухгалтерии в совести, ответ Христа показался только жалким. Чувствуется какое-то недоумение в толпе. Точно ответ на вопрос, которого все ждали с напряженным интересом, даже и не произнесен. Группа справа Христа сохраняет вопрошающее выражение. В ложе под сводом сидит старец, по всей вероятности, священник с надменно презрительным выражением на лице. Другой старец, находящийся на лестнице, перегнулся через перила, вонзив брезгливо-осудительный и гневный взгляд в Христа, вещающего так торжественно свой парадокс. Человек говорит, что необходимо служение двум силам: силе государственной и силе церковной, и, произнося такую почти смехотворную фразу, помпезно поднимает при этом к небу открытую правую руку, с распяченными пальцами. В иные моменты истории народов, когда отдельные замечательные личности притязают всходить на большие высоты, слышится где-то дьявольских хохот, возвращающий вещи на их места. Своим компромиссным ответом евангельский герой стал вдруг в ряды слабого человечества. Искусительной задачи он не разрешил. Чистый иудаизм разоблачил навсегда беспринципную шаткость всякой габимной философии. Тут нужен был гром Иезекиилия, повторенный в скалистых вершинах израильских громад.