Рембрандт - Аким Волынский

В 1628 году, всё ещё живя в Лейдене, Рембрандт изображает Самсона и Далилу. Самсон заснул в её ногах, Далила, поднимая рукой его кудри, указывает на них стоящему сзади человеку с обнаженным мечом. Картина в общем темна и суха, и только в отдельным пятнах света, рассыпанных в беспорядке, ощущается мастерство художника. Но идейно картина эта не выше предшествующей. Мощь Самсона была символически воплощена в волосах. На самом деле волосы и являются показателем присущих человеку общих физических сил, страстей и способностей. Подрезать волосы Самсону – это, в аллегорическом значении, эквивалентно попытке истощить героя в женских объятиях. Так и случилось с реальным Самсоном, если он действительно существовал на белом свете. Это, в сущности, Тангейзер библейских времен или Геракл в гостях у Омфалы. Вообще же это явление общечеловеческого порядка, утилизированное для прекрасного библейского рассказа. И опять-таки в библейском рассказе, сквозь даль мифологических столетий, светится нам великолепная идея, не использованная Рембрандтом. Точно художник ещё не вошел в зрелость мышления и с детской робостью держится буквы ветхозаветного повествования. Второстепенный художник опередил бы здесь Рембрандта богатством творческого вымысла, которого ищет такая благодарная и выигрышная тема. Стоило воплотить в образы мысль о человеческих страстях, одновременно и грандиозных, и хрупких. Но такую мысль в общей её форме можно дать только в подобиях, пластических или музыкальных, как это и сделал Массне в опере, написанной на этот сюжет, как неоднократно манифестировал эту идею и Вагнер. У Рембрандта же мы имеем опять иллюстрацию к детской книжке. Это всё ещё только его дебют.

Но вот перед нами, через каких-нибудь три года, уже превосходная картина, изображающая Давида, играющего на арфе перед царем Саулом. Если на минуту отрешиться от нашего теоретического построения относительно пластического хроноса, то придется допустить, что Рембрандт достиг в этом произведении больших эффектов. Можно упрекнуть его за то, что он дал царю Саулу фигуру и костюм театрального турка, но самое лицо библейского героя он представил замечательно. Оно отсвечивает бредом большого трагического существа. Сжатые губы и косой взгляд, бросаемый на играющего Давида, сделали бы честь итальянскому трагику Росси и даже Сальвини. Шитый плащ, накинутый на плечи, с тяжелой цепью на груди, несколько обременителен для фигуры и как бы не сливается с нею воедино. Но какого бы мнения ни быть о Сауле Рембрандта, в общем театральном, следует признать, что центр художественного очарования в этой картине лежит в левом нижнем углу, где изображена арфа Давида. Давид едва виден во мраке, видны лишь его играющие руки, из которых одна освещена.

28 августа 1924 года

Арфа Давида