Рембрандт - Аким Волынский

Такова несомненная идея картины. Во всех других отношениях она не отличается теми совершенствами, которых достигнет созревший гений Рембрандта впоследствии. Нельзя считать вполне безупречною представленную группировку фигур. Наивною условностью звучит фигура Гартмана с листом, где начертаны имена изображенных лиц. Это напоминает детские приемы ранних итальянских авторов вотивных картин. Какой-нибудь ангельчик держит ленту с именем патрона или всего его семейства – чем одно отличается от другого. И, вообще, следует отметить, что в картине мы замечаем ряд самых разнообразных влияний, как местных и соседних, так и итальянских. Две крайние фигуры Якоба Кульвельта и Адриана Слабрана отдают манерою Ван-Дейка, но без его растительно-нежного элемента. Это признает и Бюргер, не касаясь, конечно, ни единым словом пластических особенностей в творчестве великого фламандца. Де Вит точно вырван из какой-нибудь картины Гельста, если отнять от него незабываемое, изумительное выражение горячей секундной апперцептивности, которую могла родить только кисть Рембрандта. В пункте выражения изображаемых лиц эта кисть вообще несравненна и даже превосходит кисть Леонардо да Винчи. Что касается других лиц на картине, то в них мелькают черты Мирвельта, Морельсе, Теодора Кейзера, и только оживляющая их экспрессия возносит их над светилами второго ранга. Под фигурою Блока мог бы подписаться и сам Леонардо. Отдаленно, кстати сказать, тут и чувствуется некоторое влияние «Тайной Вечери» – в общем старании художника придать композиции строгонаучный вид. Но справедливость требует сказать, что именно в композиционном отношении картина открыта многим возражениям. В частности, серединная пирамида мало гармонирует с общим расположением фигур и производит впечатление искусственного построения. Такой группировки никогда не подписал бы Рафаэль [ «пропущено»]. Над головою Франса Лунена, помещенной на вершине группы, имеется надпись на таблице: Rembrant-fv: 1632. Бюргер делает по этому поводу нижеследующее замечание: Он указывает на то, что подпись Rembrant без буквы d совершенно достоверна и подлинна. Такая подпись встречается также и на некоторых офортах, не только ранних годов деятельности художника. В книге: «Рембрандт, его личность и творчество», обещанной этим прекрасным исследователем, должны были быть сообщены подробные данные и соображения о таких вариантах разных подписей. К сожалению, я не знаю, существует ли такая книга, упоминаемая Бюргером в издании 1858 года, но, по-видимому, нет. Во всяком случае, мы должны установить, что здесь затронут вопрос весьма интересный при определении расового происхождения Рембрандта. В начале своей деятельности художник подписывается Rembrandt, и если такую фамилию прочесть по-русски, считая её написанною на французский лад, то её пришлось бы произнести: Рембран – т. е. так именно, как, вероятно, она и произносилась в семье художника. Это не расходилось бы с нашей гипотезой, упомянутой в начале книги, что слово Рембран составилось из первых букв пяти еврейских слов. Всё это может показаться мелочью. Но при загадочности всего явления Рембрандта, каждый штрих гипотезы не лишен значения. До вступления всем своим существом в поток амстердамской габимы, до ассимиляции с окружающим миром, художник ещё не перелицовывается на чужой лад. Но и весь сюжет «Анатомии», как и сюжет «Ночного Дозора» и, – мы увидим это ниже – как и тема «Синдиков» представляет собою нечто, в идейном смысле, чуждое голландской среде. В «Анатомии» ставится чувство знания на интеллектуальную высоту, без примеси практического утилитаризма. В «Ночном Дозоре» просветляется понятие свободы, опять-таки, не в ходячем значении по тому времени понятия этого слова и, наконец, в «Синдиках» картина выходит далеко за пределы группового портрета. Как будто совсем и не нужно мелочей, чтобы решить вопрос о глубочайших истоках исследуемого творчества, но для полноты анализа эти мелочи вносят в гипотетическое построение свою, хотя и малую, но конкретную лепту.