Рембрандт - Аким Волынский

В живописи дается только мгновение, и потому живописная трактовка, в известном смысле слова, неизменно беднее трактовки литературной. О чём мы собственно говорим в настоящую минуту? Мы имеем в виду изображение физического обладания женщиной. Этот акт по природе своей динамичен. Он развертывается в определенном числе моментов, доступных описанию новеллиста или романиста, во всём пространстве действия, начиная с зарождения страсти и кончая кульминационным мигом. Тут ничего нельзя вырвать из целого напоказ, а на многое можно набросить покров молчания. В ином положении живописец. Ему доступно лишь изображение того или другого этапа физической страсти в её конкретной данности. Но именно в отдельных данностях проявление страсти в высшей степени уродливо. Книжка «Тереза Философ» дает нам в этом отношении наглядные образчики обнажения и подготовления – признаться, это ужасно. Не менее отталкивает и зрелище женщины, открывшейся для любви в натуралистических жестах подготовительного обнажения. Всё событие в ходу – ещё противнее. Если спросить себя о причинах этого явления, то придется сослаться только на тот общеизвестный факт, что удовлетворение человеком какой-либо естественной органической потребности вызывает всегда в другом человеке, не участвующем в этом акте, чувство большой или меньшей неловкости, стесненности и неудовольствия. Мы даже не можем смотреть без некоторого отвращения на контакт собак в сексуальном пароксизме. Всё это по той же причине. Исполнение естественных функций подобного рода для человека, в отличие от других животных, должно быть исключительно индивидуальным, в процессе обособленности и даже скрытым. Индивидуалистический инстинкт вырывает из природы клочки бытия и погружает их в одиночество и тьму, и где нет этого инстинкта, там одиночества нет, нет мистерий в этих органических элевзинских таинствах. Собаки собираются при этом толпами. Другие звери делают это, не стесняясь присутствием кого бы то ни было. Но если человек потерял в этом отношении чувство естественной стыдливости, то он впадает в душевное состояние, известное в науке под разными названиями, между прочим, под названием эксгибиционизм; такие явления изучены в своё время психопатологами, в том числе Крафт-Эбингом. В упомянутой французской книжке XVIII века картинки носят следы легкой игры воображения и лишены протокольного характера, усугубляющего в зрителе чувство отвращения. Но если мы обратимся к одному из вышеупомянутых офортов Рембрандта, то мы окажемся в присутствии чего-то действительного невыносимого. Художник без всякой романтики показывает исполнение органической функции указанного вида. Скрывшись в колосьях хлебного поля, не далеко от виднеющихся жнецов, монах вступает в обладание какой-то женщиной. Монах изображен в сидячей позе, зажимаемый обнаженными ногами женщины, охватившей его руками. Лица женщины мы совершенно не видим. Видны только её руки и ноги, причём ноги не вытянуты по земле, а торчат согнутыми в распяченном виде. Ни капельки поэзии. Естественный акт среди природы – ничего другого. Какое-то хлебное тесто валяется среди колосьев, и мужчина погрузился в это тесто со всею примитивностью сына земли. Это тоже могло бы быть поэтично и даже прекрасно, если бы сюжет был скомпанирован иначе, если бы вместо зверя, накинувшегося на другого зверя, мы имели встречу одного homo sapiens с другим. У Рембрандта перед нами не homo sapiens, a canis lupus, собака во всей беспри-красной ярости естественного побуждения.