Рембрандт - Аким Волынский

Переходим к некоторым офортам Рембрандта порнографического характера. О них следует поговорить по разным соображениям. На одном из офортов изображена женщина при отправлении естественной нужды. Она сидит под деревом, повернув голову, с грубым лицом и выпяченными губами, приподняв платье. Изображено всё то, что изображается крайне редко, и что может быть вовсе и не подлежит художественной трактовке. Хотя мы и знаем в скульптуре фигуру с таким фонтаном, украшающим одну из городских европейских площадей, но это только одиночный курьез, хранимый, как старинная достопримечательность. Здесь же не преследуется никакая декоративная цель, с одной стороны, а, с другой стороны, рядом с таким фонтаном реальнейшим образом представлены и человеческие экскременты in statu nascendi[86]. Мы не можем припомнить ничего более отталкивающего и даже гнусного в изобразительном искусстве. Вспоминается знаменитая картина Бергема «Die pissenee Kuh»[87], имеющаяся также в превосходном его же офорте. Довольно большой офорт, один из шедевров иглы Бергема, представляет корову, стоящую на лужайке с поднятым хвостом. Её специфический орган выпячен и испускает большую струю в сторону зрителя. Хотя картина эта в своём протоколизме идет и дальше, чем нужно, всё же это довольно невинный образчик научно-художественного любопытства, овладевавшего не одними лишь голландскими анимазистами, но не чуждого даже и эпохе итальянского возрождения. Такое любопытство не оскорбительно, в худшем случае оно неприятно. Но если такой зазорный протоколизм направлен не на животное, а на человека, он действует почти как оскорбление. Кому нужно видеть, как экскременты выступают из слепой кишки человека и какую идею можно вложить в изображение такого процесса, если оно не помещено в научном атласе по физиологии? Рембрандт же изобразил всё точно и четко, не постеснявшись тонкою иглою обрисовать при этом и самый генитальный орган, почти в духе Бергема. Трудно решить вопрос о том, что побудило Рембрандта к такому живописному эксперименту. Душа талантливого художника неуловима ни в своих полетах, ни в своих падениях. Но всё же приходится сказать, что такого рода произведения нельзя отнести к миру искусства. Из грубого теста, сваленного под деревом, что-то испускается и течет. От искусства в его действительных функциях вещь неизбежно изменяется. В нём имманентно пребывает элемент преображения действительности. В трактуемом же офорте Рембрандта ничего этого нет. Преображения тут так же мало, как литературы в непристойных надписях в иных публичных местах. Но такова уже фатальная дорога крайнего реализма, влекущая человека ко всяческим сенсациям и нездоровым опытам. В русском искусстве имеется один подобный пример. Превосходный воскреситель нашего рококо, Сомов, пользующийся большой известностью и в Европе, составил «Книгу Маркизы», со множеством иллюстраций в духе галантного XVIII века. Русский рококо бесконечно грубее своего французского прототипа. Что же касается самого Сомова, то его творчество проникнуто реализмом, не покидающим русское искусство во всех его областях. Неудивительно поэтому, что и Сомов склонился к мысли дать в своей книге порнографическое дополнение, где в ряде оценок с большим талантом представлены разные интимные эпизоды человеческой эротики. Эти последние гравюры Сомова живо напоминают нам иллюстрации к редкой книжке XVIII века (в двух томах) под названием «Тереза Философ», с тою лишь разницею, что графика Сомова несравненно более художественна, изобразительна и даже натуралистична, хотя и меньше в ней изобретательной фантазии. У русского порнографа во всём чувствуется запретная сладость собственного упоения, тогда как у французского графика самые рискованные комбинации даны как-то без личной заинтересованности, объективно, почти с эпическим спокойствием, как в многочисленных иллюстрациях к десяти томам Маркиза де Сада. На эти и подобные соображения наводит нас офорт 1631 года, продукт реалистического гения Рембрандта.