Рембрандт - Аким Волынский

Рембрандт часто возвращался к своим композициям. В 1632 году он набросал кистью Вирсавию после купания, занятую туалетом ног. Впрочем, эта замечательная картина, не свободная в формальном отношении от итальянских влияний, заключает в себе неожиданную и интереснейшую фабулу. Представлена молодая еврейка после миквы. Миква – это вода в бане или где-нибудь у живого источника, у ручья, в которой женщина освобождается от кровей менструации прежде, чем войти в сношение с мужем. Какая замечательная вещь! Эпизо-Гигиена и чистоплотность возведены здесь в общеобязательное повеление закона, в страницу ортодоксального культа. Это всё тот же кошер, о котором я говорил выше. Только после миквы женщина становится кошерною исполнительницею своих природных функций. Это одна сторона картины. Другая её сторона дана в стрижке ногтей. Опять страница культа, уже упомянутая нами в этой книге. Старуха медлительно и старательно погружена в процесс обрезывания ногтей на пальцах ног, и во всём её лице мы читаем выражение иератического благочестия. С таким мудрым и тихим энтузиазмом мог изображать еврейский быт только Рембрандт, его единственный в мире живописный истолкователь. Всё, что относится к плоти, священно, особенно крайние части этой плоти, входящие в соприкосновение с окружающим миром. Их-то и надо обрезать и подрезать, чтобы контакт с естеством не принял необузданных форм. Даже в пожаре Чувств раввинизм требует сохранения какой-то высшей умеренности и трансцендентного какого-то такта. У Пушкина был такт действительности. Но у благочестивого еврея, именно потому, что он обрезан телесно и духовно, с детских лет развивается мудрая соразмеренность чувств и ритмическая успокоенность эмоций, не переходящих в безудержные стихийные взрывы. Иудей приготовлен всем своим воспитанием и дисциплиною тела для жертвоприношения на алтаре Элогима, и психика его течет в видимом согласовании с необъемлемой вселенной. Вот каких тайн касается иногда кисть Рембрандта. Перед нами, конечно, не библейская Вирсавия, в своей примитивной хеттейской природе, которую так низко ценил Иезекииль, а сценка быта, дорогая сердцу художника. Лицо Варсавии слегка итальянизировано и потому искусственно. Пейзаж отдает красками кватроченто. Эта картина хранится в Рейнском музее и написана в 1632 году. Ровно через десять лет, в 1643 году, Рембрандт занялся тою же темой. Представлена Вирсавия опять после купания, причём к туалету ног присоединяется ещё и причесывание волос сзади стоящею служанкою. Если стрижка ногтей и носит ещё здесь ритуальный характер, то всё остальное в картине проникнуто характером габимы. Причесывание волос большим гребнем, стоящие рядом на столе драгоценные сосуды рядом справа, а слева детерминативный павлин – всё это свидетельствует о желании художника представить обряд миквы в галимно-итальянском великолепии. Всё тело женщины писано в приемах Тинторетто, но без его романтической шири и трагического колорита. Стремление представить красивое женское тело налицо. Но достигнутый эффект возвращает нас к воспоминаниям о кондитерском тесте, где нет ни пластики, ни музыки. Эта Вирсавия исполнена, как мы уже говорили, через десять лет после первоначального и замечательного эскиза. В последний раз Рембрандт занялся этой темою в 1654 году. Он написал Вирсавию со всею доступною ему прелестью, взяв моделью симпатичную Гендриккию Стоффельс. Если отвлечься от нижней части туловища и ног, то можно признать в этой женщине пластичность и кой-какую растительную очаровательность. Лицо с оттенком милого французского рококо, не оскорбляющие глаз груди, с живою упругостью и в эстетически-нормальной форме, наконец, кисти рук с длинными музыкальными пальцами – всё это, вместе взятое, создает художественно-живописный оазис в тяжеловатой галерее женской наготы у Рембрандта. Старуха за стрижкою ногтей, с лицом в совершенной тени, не уступает по качеству исполнения старухам уже рассмотренных «Вирсавий». Блик света на её шее, у самого лица, оживляет композицию картины. Одна деталь во всём этом изображении производит, однако, дисгармоническое впечатление. Это – письмо, находящееся в правой руке. Совершенно ясно, что это письмо детерминатив для избранного сюжета. Никакая еврейка не станет читать в такую минуту подобных посланий. Это уже арийско-галантный мотив, предвосхищающий Французские картины и эстампы XVIII века.