Рембрандт - Аким Волынский

Портрет Николая Брюйнинга, в Кассельской Галерее, принадлежит к числу самых пленительных произведений кисти Рембрандта. Рембрандт был в то время уже в апогее своей творческой деятельности, и всё, что выходило из-под его кисти, равно как и из-под его иглы, носило на себе глубокий отпечаток его личности. Лицо Брюйнинга кажется улыбающимся. Но это – улыбка в вечности, лицом к лицу с играющим мировым хаосом, во всех контрастных сочетаниях его элементов. Так улыбается молодой цадик или очень старый философ. Так может улыбнуться и юный сшиботник над страницею Талмуда. Николай Брюйнинг, конечно, не еврей, но лицо его схвачено художником в иудаистическом аспекте.

Отметим несколько офортных портретов 1651–1656 годов, указанных Саламаном, как образцы гравировального искусства. Прежде всего портрет Клемента де Ионге, знаменитого торговца гравюрами. Сам Уистлер считал эту гравюру «безупречно красивою» (flawlessly beautiful). «Когда я читаю на гравюре какого-нибудь старого голландского офорта: Clement de Longheexeudit, – пишет Саламан, то я вижу артистического дельца живым перед собою». В самом деле, перед нами купец в апофеозе вечности, в таком тончайшем изображении, что глаз не может от него оторваться. Чувствуется голландская мужиковатость: она тут вся налицо. Из-под широкой шляпы, надвинутой на лоб, спускаются гладкими прядями волосы. Глаза мутно глядят куда-то вдаль. Но всё это вместе взятое высветлено внутри солнечным лучом и вознесено на высоту. Есть лица, помазанные мирром от искусства, хотя сами по себе они не творят. Но тогда они должны любить искусство. Такая именно любовь и наполнила жизнь Клемента де Ионге. Среди бесчисленных физиономий купцов, прошедших перед моими глазами, я вижу многих и многих, напоминающих мне неких [ «пропущено»], разносящих между людьми фимиам настоящего просвещения. Я видел таких книготорговцев и антикваров. Клемент де Ионге из этой породы людей, тоже, несомненно, украшающих человечество своим присутствием.

Мы имеем два замечательных офорта, изображающих Якоба Гааринга Старшего и Томаса Гааринга Младшего, 1655 года. Гааринг Старший служил судебным чиновником по делам о несостоятельных должниках. Рембрандт награвировал этого человека незадолго до собственного банкротства, установленного по судебному приговору Гааринга Старшего. Что касается Гааринга Младшего, то на его долю выпало распродать движимое и недвижимое имущество Рембрандта с аукциона. Гаарринг Старший представлен сухим и строгим старцем, с оттенком бесстрастной магистратуры на лице. Художник не польстил своей модели: в чертах лица Гааринга ощущается неприятная и тяжелая терпкость. Мертвенно белое лицо испещрено темными пятнами. Глаза неподвижно тусклые. Руки безчувственно костлявые. Это тоже какая-то фиксация в вечности типа судебного чиновника, в его субстанциальных чертах. Эта гравюра вполне достойна Рембрандта. В произведении иглы сказался критический взгляд на людей судебной профессии, которых большие художники веков и народов недолюбливают: Уайльд, Лев Толстой, Анатоль Франс и другие. Гааринг Младший с фатально-бледным лицом, полупреступного выражения, вырисовывающийся из темноты, как какой-то палач, изображен в той же беспощадной манере. Невольно вспоминается анекдот Ломаццо о монахе, которого раздосадованный Леонардо изображает в «Тайной Вечере» Иудой-Искариотом. Тут же на маленьком офорте 1655 года отдельно награвирована и рука Гааринга, приводившая в исполнение судебное решение.