Рембрандт - Аким Волынский

Вот какая великая идея естественно связывается с офортным портретом Момпера. Но она же оправдывается и на других портретах несравненной сюиты. Портрет Иоаннеса Снеллинкса не менее бесподобен. Опять мы имеем его в чистой аквофорте великого мастера, хотя и нежно ретушированной Петрусом Иоде. Если судить по репродукции в парижском издании Карла Мандера, он не потерял своей первоначальной прелести. Здесь гротескный элемент ещё ярче выступает, чем в портрете Момпера, ибо игла Ван-Дейка дала какой-то трепет, какую-то подвижность в тяжелом лиственном одеянии. Замечательная вещь, на этих ван-дейковских офортах учишься понимать одну великую истину, что гротеск может оказаться серьезнее сладостного изображения в красках. В природе нет ничего сантиментального: в ней либо великое, либо гротеск, и всё – в монументальных формах, схваченных и переданных в искусстве Рубенса и Ван-Дейка с неотразимою убедительностью. Снеллинкс весь в лиственном покрове, если взглянуть снаружи, но он же воплощает в себе и могущественный мужской дух, активный и неутомимый. Каменный уголь есть отвердевшее растение, способное быть источником жара и света. Точно также и дух мужской: это отвердевшая растительная стихия с заложенною в ней на большой глубине пластической мягкостью и нежностью. Поворот головы у Снеллинкса героически мужской – чудеснейшее контрпостное движение, на какие способен только мужчина. Рука приложена к сердцу в жесте, который кажется вполне натуральным, в отличие от подобных изображений у некоторых голландских художников, рассмотренных нами выше. На лице – смех. На лбу чувствуются мужские бугры. Все сильно и доделано иглою до конца. Сквозь дивный гротеск читаешь и видишь биологическое разделение человека мужественного в жесте и мягко-пластичного в сердце. Сквозь маску колючего кактуса ощущаешь сладостный корень. Борода и усы трепещут на вольном ветру. Ухо, гармонируя с ними, прислушивается к движениям космоса.

Гротескный характер присущ и другим портретам Ван-Дейка, видоизменяясь в отдельных случаях, иногда почти исчезая. Назовем портрет Иоанна Валя, Петруса Брейгеля, с едва намеченным костюмом и с дивно законченною головою, Адама ван Ноорта, тоже не вполне законченный иглою офортиста, гравера Паулюса Понтиуса, живописца Суттер-мана, художника Франка и гравера Лукаса Форстермана. Чудесен этот последний портрет. Лицо Форстермана представлено со всеми характеристическими деталями. Гротеск чувствуется в костюме и гораздо меньше в чертах физиономии, в выражении глаз, в сосредоточенном легком повороте головы. Но все портреты в целом образуют лес, группу деревьев, растущих из благодарной фламандской почвы. Всё пластично, мужеподобно выразительно в самой высокой степени.

Другая группа мужских портретов обнимает по преимуществу гризали Ван-Дейка, гравированные различными мастерами. Некоторые из этих портретов в издании Ван-Дейка притягивают к себе глаз почти магнитически. Мы имеем портрет молодого Ливенса, родившегося почти одновременно с Рембрандтом, но пережившего его на пять лет. Влияние Рембрандта на Ливенса общеизвестно. Предо мною оригинал в редчайшем оттиске до подписи гравера. Рисунок Ван-Дейка должен был быть изумительным, если судить по этой драматической гравюре. Ливене уперся правою рукою, прижатою к сердцу, на книгу, покрытую широкими листами снизу и сверху. Голова повернута вправо, глаза же обращены влево, в изумимельном контрпосте. Лицо молодое, с тонкою кожею, с едва намеченными усами. Хотя трудно прочесть и передать во всей точности содержание этой гравюры, но свобода и непринужденность её устраняют, с одной стороны, аффектированность, а с другой, оторванность от окружающего мира. Портрет жив, экспрессивен и мог бы служить мотивом для Гамлета в гораздо большей степени, чем рассмотренный нами выше портрет Франса Гальса.