Рембрандт - Аким Волынский

Берем другой портрет Саскии из Кассельской галереи. Девушка представлена необычайно величественною, вельможною невестою, в богатом одеянии с драгоценностями на шее, в волосах, на руках и в ушах. Красная бархатная шляпа, с широким белым пером, расшитый драгоценными узорами и золотом голубой воротник, с жемчужной цепью, красное бархатное платье, с наброшенным на него плащом на меховой обивке – всё это создает необычайное праздничное впечатление. Богатый воротник наводит на мысль о египетских принцессах, о дочерях фараонов. Но и весь облик тому не противоречит. У евреев нет органического контраста с египтянами, в этом узле хамитическая и семитическая кровь, переливаясь одна в другую, дала поразительную смесь. Одеваясь по-субботнему, еврейская женщина пеленает каждый клочечек своего тела. Одно примажет, другое умильно пригладит, с третьего смахнет пылинку. И всё это она делает с оттенком благочестия, с какою-то бенедикциею в душе. Молитвенная устремленность и драгоценный убор: вот она смесь двух элементов, еврейского и египетского, в семито-кушитской женщине. В этой Саскии всё расписано, всё изваяно, всё снято по древнееврейскому, даже бронхидскому мотиву. Но ткани, блеск и сверканье внешних уборов дают фиоритуру иного расового корня.

Перед глазами подлинная невеста, как её представляет себе в своих благочестивых метаниях еврей. Глаз серьезен и устремлен спокойно вперед – не слишком далеко, тут же возле себя. Не на метафизических высотах ищет еврей своего бога, но, в отличие от неоарийских народностей, видит и находит его тут же, у себя за столом. Не приходится также искать его ни в каких фимиамах спекулирующей или богословствующей мысли. Голос его слышен в базарном шуме, среди торговых сделок и у домашнего очага. Вот почему и еврейский женский глаз не витает ни в каких туманах. Шпилечкою целомудрия он прикреплен к заповедной ткани бытия. Так смотрит еврейская девушка – близко, горячо, серьезно и зорко. Саския стоит перед нами настоящею невестою, не самою Субботою, а её святейшим пятничным кануном. Стоит ровная, прямая – светонастроенною и готовою к святодейственному закланию. Как мог Рембрандт, написавший дрезденскую карикатуру, дать такой глубокий и возвышенный образ новой Суламифи. Всё поет в этой девушке. Если не права наша гипотеза, если Саския не еврейка, то кто же она на расовой палитре веков и народов? Конечно, это не простая голландка Амстердама, или Гарлема, так хорошо нам известная по многочисленным, почти неисчислимым изображениям художников и по впечатлениям личного знакомства с жизнью и бытом страны. Но если бы даже и отпала этнологическая часть нашей гипотезы, то пребывает в полной силе всё остальное: вся интеллектуальная и вся моральная характеристика живописной кисти Рембрандта. Невеста стоит перед нашими глазами чисто еврейская и остается такою навсегда. Еврейство стало куда шире своего расового объема. Содержание его давно перелилось через края географические и исторические. Среди христиан много евреев по духу и складу, а среди евреев немало почти подлинных христиан. Оттого так легко и оперируем мы с нашим предположением, прилагая общечеловеческие черты к той или другой индивидуальности. В науке существуют так называемые рабочие гипотезы, отбрасываемые после того, как они отслужили свои службы на поле того или иного частного исследования. Такою рабочею гипотезою может оказаться и моё предположение, что Рембрандт и Саския были еврейскими уроженцами. [Оно] не вносит в исследование никакого смятения: только бы рабочая перчатка оправдала себя по возможности шире и глубже.