Рембрандт - Аким Волынский

Мы уже знаем, что это замечательное создание произвело большую сенсацию в амстердамском обществе того времени. Казалось бы, что чудесный шедевр должен был вызвать всеобщее восхищение – ничего другого. Можно понять, конечно, недовольство отдельных заказчиков, хотевших видеть себя изображенными более выигрышно и на более заметных постах, а отнюдь не принесенными в жертву композиции и светотени. К такой спокойно равномерной трактовке всех изображаемых лиц амстердамцы были приучены живописцами, как Гельст, Миревельт, Гальс и другие. Но не подлежит сомнению, что буря, вызванная картиною, имела своим источником не одно лишь недовольство отдельных заказчиков. Просто картина была непонятна в целом. Победоносная толпа завоевателей голландской независимости куда-то направляется со всею возможною военною помпою, с барабанами, с музыкою, со знаменем. И вот поперек ей перебегают дорогу, чтобы врезаться в самые недра военной массы, какие-то непонятные лица. Фромантэн говорит, что это девочка из еврейского амстердамского гетто. Но блестящая его догадка остается неразвитою. Во всяком случае, одно несомненно. Гениальную картину постигла судьба, общая многим гениальным произведениям, волновавшим современников и потомков. Восторгаться ею стали в сравнительно недавние времена, когда она знатоками была объявлена одним из величайших произведений всех времен и народов. Бывают картины, как бы рожденные для того, чтобы сеять раздоры и споры. Такою картиною была и «Борьба при Ангиари», до нас не дошедшая, и даже сама знаменитая «Джиоконда». В этих картинах есть что-то в самом деле раздражающее при всей гениальности мастерства. От какого-то недоумения нельзя освободиться. В самом процессе восприятия чувствуется задетою воля, личная ваша какая-то заинтересованность. Картина аппелирует к мыслям и чувствам, не всем понятным, не всем доступным и не всем свойственным. А между тем дух человеческий способен только тогда в наиболее полной мере воспринимать что-нибудь эстетически, когда воля усыплена или спит. Вот Мадонна della ledia Рафаэля. Ничего, кроме чистого эстетического созерцания, она не рождает в душе. – Воля тут не пульсирует ни в малейшей степени. Ум ваш не прорывается ни к какому анализу. В душе развивается одно лишь блаженно спокойное любование, с тихими колокольными переливами на светлой заре. Но в таких картинах, как «Борьба при Ангиари», как «Джиоконда», как «Ночной Дозор», как произведения Эль Греко и Гойи, всё напротив устремлено к тому, чтобы разбудить в вас волевую бурю, смешанную ни с чем иным, как с интеллектуализмом. Пред «Ночным Дозором» стоишь, полный радостей, энтузиазма, догадок и сомнений, но ничего при этом безмятежного не испытываешь. Пред нами в сущности нечто вроде художественного «Апокалипсиса», с целой энциклопедией мотивов символического характера. Но «Апокалипсис» возбуждает смешанные чувства восторга и величайшего беспокойства. Так и в «Ночном Дозоре». Всё, в общем, торжественно серьезно. Но в сплетение серьезнейших мотивов вдруг вонзается острою иглою что-то детское и не нужное, точно на большую и ровную в своём тоне декоративную скатерть была бы брошена, чуть ли не на середине, ничем не оправданная какая-то веточка резеды. Этой одной мелочи довольно, чтобы разбудить анализирующую мысль и тем нарушить эстетичность всего созерцания.

19 июня 1924 года

Капитан и лейтенант